И вот они на месте. Виктор внимательно наблюдает за Гришиным. Спокойно, со скучающим видом тот спускается в подвал, находит люк в холодильник, пролезает туда, заходит в один холодильный зал, в другой…
— А туда вы не заходили? — спрашивает Виктор, показывая на последний холодильник.
— Заходил.
— Так идите.
Гришин направляется к узкой щели, служащей входом в холодильник, пытается влезть. Лицо его становится красным от напряжения, он снимает пиджак.
Виктор не торопит его. Он внимательно, даже сочувственно следит за безуспешными усилиями Гришина.
Наконец, махнув рукой, тот надевает пиджак и с досадой смотрит на Виктора.
— Не помню, может, я туда и не лазил. Наверное, не лазил.
— Ну не лазил так не лазил. В конце концов, всего не упомнишь, — зевая, замечает Виктор. — Поехали обратно.
Облегченно вздохнув, Гришин спешит покинуть это место, не таившее для него особо радостных воспоминаний. На Петровке допрос продолжается.
— Вы что, гурман, Гришин? — задает ему Виктор неожиданный вопрос.
— Кто? — переспрашивает тот.
— Я говорю, вы гурман, вы любите тонкие блюда? Черную икру, например?
Гришин хмурит брови. Он молчит.
— Так как, любите вы икру?
— Ну люблю, — неуверенно отвечает Гришин.
— Еще бы, — смеется Виктор, — вы тогда прилично подъели ее в “Аэлите”. Помните?
Гришин пожимает плечами.
— Помните?
— Помню. Ну и что ж. Жрать захотелось, вот и поел.
— Вы, наверное, до того неделю голодали. Не помните, сколько съели? Сто граммов, двести?
— Может, и больше…
— Кило, два кило?
— Не помню уж теперь…
— Так я вам напомню, Гришин, вы съели ни много, ни мало — пять килограммов — целую банку! Не вздумайте отрицать: это зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия. Мало того, вы настолько торопились есть, что пользовались двумя ложками. Их тоже нашли там.
Гришин молчит.
— А главное, эта банка, которую вы вдвоем навернули, что тоже, к слову говоря, не так-то просто, как раз и находилась в том холодильнике, куда вы не могли пролезть. А уж съев два с половиной килограмма, вам бы оттуда наверняка не вылезти. А?
— Да я и четверти не сожрал, — зло выдавливает Гришин, — это Сережка все. Сморчок, и куда столько влезло…
Виктор отлично знает, кто такой Сережка. Все возможные варианты Сережек, Ванек, Петек, вращающихся в орбите шайки, со всеми их биографиями, связями — у него в голове. Поэтому он мгновенно задает вопрос.
— Это Тучков, что ли, с хлебозавода? Ему ж семнадцати еще нет. И его затянули? Где ж у вас совесть, Гришин?
Но тот не отвечает; он сидит, низко опустив голову, внимательно глядя на носки стоптанных, грязных модных ботинок,…
Так возникает еще одна фигура — Тучков.
Но и это не все.
Очередное “свидание” с Веревочкиным. Тот словно сам получает удовольствие, наблюдая за тем, как милиция одно за другим раскрывает совершенные им преступления. Он отрицает все. А когда его припирают к стене окончательно, рассказывает уже сам подробно, с охотой. Только припереть его к стене не так-то просто. Это приходится делать каждый раз по-разному. Один раз с помощью железной логики, другой — загнав в ловушку, а порой неожиданностью, психологическим трюком.
— Так, Веревочкин, значит, в отношении магазина на Дмитровском шоссе у нас разногласий нет. Все трое брали — вы, Гришин, Балакин. — Виктор настолько тщательно изучил место происшествия и дело — а произошла кража за год до того, — настолько вдохновенно домыслил все подробности и описал их, что в результате и Гришин, и Балакин во всем признались, решив каждый, что признался другой.
— Это уж ваша работа — вопросы задавать, — иронически улыбается Веревочкин, — а моя — не отвечать…
— Так ведь ответили же!
— Это уж только когда деваться некуда.
— А преступнику, уважаемый Веревочкин, рано или поздно всегда деваться некуда.
— Окромя тюрьмы… — ухмыляется Веревочкин.
— Это уж точно, — поддерживает Виктор, — а теперь приглашаю вас прокатиться.
И в который раз, теперь уже с Веревочкиным, он едет на Дмитровское шоссе в тот магазин, где была совершена кража.
Но о магазине он думает сейчас меньше всего. Он задумал другое. По пути к магазину находится ателье № 23, где в свое время была совершена кража, оставшаяся нераскрытой. Артистически перепиленные решетки окна, портновские ножницы, которыми были выдавлены дверцы сейфов, — все это не оставляло сомнений. Действовал Веревочкин. Но с кем?
Виктор тщательно все проверил — ни Гришин, ни Балакин участвовать в этом деле не могли. Тучков тогда еще с шайкой связан не был. А между тем в налете на ателье участвовали минимум двое. Так кто же был второй?
Дело давнее. Восстановить картину оказалось невозможным. Во всяком случае, с той степенью достоверности, без которой Веревочкина не заставишь признаться.
И вот Виктор придумал один ход.
Получится или не получится? Сейчас все решится. Внешне спокойный, он рассеянно смотрит в окно машины, но сам весь в напряжении.
Веревочкин погружен в свои мысли. Подняв воротник, засунув руки в карманы модного пальто, он мрачно смотрит перед собой.
О чем думает он?
О той самой веревочке, которой как ни виться?.. Или о бесцельности немногих прожитых лет? Или о том, что если б начать все сначала, он бы поступил иначе?
А быть может, он думает о том, что его ждет? О неотвратимости наказания.
О чем вообще думает преступник, когда он поймай? Неожиданно Виктор кладет ему руку на колено и иронически смотрит в глаза.
— Глядите внимательно, Веревочкин… — И Виктор кивает в сторону мелькающих мимо машины домов.
— Чего глядеть-то? — ворчит Веревочкин.
— Как бы не пришлось разворачиваться обратно. А то здесь далеко до разворота.
В этот момент машина как раз минует ателье № 23. Накануне они дважды проехали здесь с шофером, прорепетировав сцену и рассчитав ее по секундам.
Внезапно оторванный от своих невеселых дум, Веревочкин смотрит в окно, и первое, что ему бросается в глаза, это вывеска: “Ателье № 23”. Он быстро поворачивается к Виктору и встречается с его ироническим взглядом.
— Что, и это знаете? — полуудивленно-полутоскливо спрашивает он.
— Пора бы уж привыкнуть, что мы все знаем, — скрывая торжество, бросает Виктор. И, обратясь к шоферу, добавляет: — Давай, Коля, заедем, пожалуй, сначала в ателье, а потом уж дальше двинем. А то возвращаться потом…
Они выходят из машины. Веревочкин жадно вдыхает свежий холодный воздух. Неторопливо рассказывает, как было дело.
— Что ж, вы вдвоем справились? — спрашивает Виктор.
— Как — вдвоем?
— Не знаю как; Гришин вот говорит, что вы вдвоем были, а я сомневаюсь.
Веревочкин морщит лоб, стараясь быстрей сориентироваться.
— Вдвоем, — наконец подтверждает он, — а чего сомневаться-то?
— Неужели один не справился бы? — Виктор, словно удивляясь такой беспомощности, оглядывает Веревочкина.
— Может, и справился бы, — осторожно отвечает Веревочкин.
Он недоумевает: почему Гришин взял на себя вину за эту кражу, коль скоро он в ней не участвовал? Ага, ясно, чтоб как-нибудь не всплыл Валерий.
— А может, вы со своей тенью работали, Веревочкин? Или себя одного за двоих считаете?
— Чего?
— Как — чего? Гришин-то не был с вами. И никак не мог быть. Уж если это нам известно, то вам-то тем более. Так что вы припомните-ка лучше, кто был.
Веревочкин некоторое время молчит, потом усмехается:
— Вы меня купили, и я вас купил. Один работал!
— И много взяли? Ведь вы тогда еще вещичками не брезговали…
— Что ни взял, все мое…
Виктор вынимает из кармана вчетверо сложенный листок.
— Так, — начинает он не спеша, — “пальто зимних — три, пальто демисезонных — четыре, костюмов — четыре, отрезов…”