— Но как же ты мне объяснила меня, Надечка!
Никто, кроме него, не произносил так мое имя — очень бережно, ласково, как-то по-особому проникновенно. Каждый раз произнося «Надечка», он словно бы объяснялся мне в любви.
— Сколько времени ты пробудешь в Москве?
— Завтра, после парада, уезжаем.
— Когда?
— В ноль тридцать.
— Значит, еще один вечер. Жаль. Я показала бы тебе Москву. Хочешь, пойдем в театр?
— А ты?
— Я — как ты.
— Тогда, может, лучше не пойдем?
— А что станем делать?
— Сидеть вот так и разговаривать.
Мне захотелось его поцеловать. Но это было нельзя. Рано. Еще подумает, что я вешаюсь ему на шею. Пусть воспримет это впоследствии как дар судьбы…
В вечер перед отъездом Мыкола пришел только на полчаса. Его назначили старшим группы или как там это называется, — предстояло сделать еще уйму дел. Наш разговор поэтому был торопливый, скачущий, как на перроне. Мыкола говорил почти без пауз.
— Кем же ты будешь, Мыкола?
— Минером.
— Вот как! Счеты с минами сводишь?
— Почему?
— Про балаклавскую забыл?
— А!.. Может, ты и права. Из-за той, балаклавской, я заинтересовался минами вообще.
— Ты еще в детстве увлекался техникой, я помню.
— Тут как раз удачное сочетание — и море, и техника, то есть мины. А потом — тайна. Ведь всякая новая мина — это тайна.
Мне стало тревожно за него. Та, балаклавская, едва не стоила ему жизни. Какими окажутся будущие его мины? Но я не подала виду. Отговаривать было ни к чему. Я сказала бодро:
— Разгадывать мины опасно и нелегко. Но я и не желаю тебе легкой жизни. Легкая не в твоем характере. Пусть будет побольше встрясок впереди, — конечно, не смертельных, препятствий — преодолимых, тайн — поддающихся разгадке!
И опять он сказал тихо, с каким-то трогательным удивлением:
— Как ты все понимаешь, Надечка! Как ты мне объяснила меня…
Прощаясь, он, к моему удивлению, до того расхрабрился, что задержал мою руку в своей, потом сказал, видимо, неожиданно для себя:
— Жаль, не весна сейчас. Привез бы тебе в подарок ветку алычи… Хотя нет, ты же все забыла…
Минуту или две мы простояли на пороге, улыбаясь друг другу, не разнимая рук. За нашими спинами мама демонстративно громко тарахтела посудой.
Я сказала:
— Подаришь в Севастополе. Я приеду к тебе весной в гости, хочешь?
2
И я приехала к нему в гости.
Не весной, как обещала, а в начале лета, раньше не вышло с отпуском.
Алыча, конечно, давно отцвела. Зато вовсю цвели розы.
Одна из особенностей Севастополя — он почти всегда в цветах. Парад цветов в феврале и марте начинает алыча. И вместе с нею миндаль. Затем черед цвести персикам, сливам и абрикосам. Медленно разгорается на глазах иудино дерево — фиолетовые огоньки вспыхивают не только на его ветках, но также и на стволе, такое уж это странное дерево. В мае город заполняет до краев дурманный, чуть приторный запах акации, а июнь — это месяц роз.
Июнь. Розы. Нетерпеливое ожидание счастья.
Да, грустно сейчас вспоминать об этом!..
Я сижу на Приморском бульваре. Букет, нет, букетище роз у меня в руках. Мыкола стоит, опершись на парапет. На нем командирская фуражка, белый китель.
Все же, по-моему, форма курсанта больше ему шла. Фланелевка подчеркивала широкую выпуклую грудь, а из треугольного выреза, как башня, поднималась загорелая, крепкая шея. Но это ничего, он нравится мне и такой — лейтенантом.
— К чему же вы готовите себя, товарищ лейтенант? — шутливо говорю я, продолжая начатый разговор.
— Ты, может, удивишься, Надечка. Я готовлю себя к предстоящим мне пятнадцати — двадцати минутам.
— Минутам?!
— Видишь ли, на одной из своих лекций наш преподаватель сказал: «Чтобы разоружить вражескую мину, тем более неизвестного образца, понадобится, допустим, пятнадцать — двадцать минут. Мало? Накинем еще полчаса. Но к этим решающим в вашей жизни минутам вы должны готовиться неустанно, упорно — всю жизнь».
— Готовиться — иначе тренироваться?
— Шире. Тренировать не только пальцы, всего себя. Главным образом волю. Ты мне говорила об этом в Москве.
И снова делается тревожно за него.
— А если повезет и не будет этих пятнадцати — двадцати решающих минут? Обстоятельства сложатся так.
— Но это не значит, что мне повезет!
— Ну, не повезет, пусть так. Что тогда?
— Все равно жизнь не пройдет даром, — задумчиво после паузы говорит Мыкола. — Она будет целеустремленной, пройдет в подготовке к подвигу.