При рассматривании мелких объектов на экране обычно теряется ощущение масштаба. То, что сейчас было видно, весьма мало напоминало внутренности насекомого. Это было местами хаотическое, местами строго упорядоченное переплетение каких-то трубопроводов, тончайших нитей, похожих на провода, мутно-серых или почти черных деталей, разорванных клочьев полупрозрачной пленки и шарнирных соединений, словно бы сделанных из металла.
— Похоже на сломанный кукурузный комбайн, — сказал Мораес.
— Или на радиоприемник, если с него снять крышку, — заметила мисс Брукс.
— Или на коммуникации нефтеочистительного завода... Нет, пожалуй, все же больше на механизм телевизора, по которому проехались на тракторе, — сказал Фишер. — Никогда не думал, что насекомые могут быть устроены так сложно. Какое здесь увеличение, доктор?
— Около двухсот раз. Это не насекомое, мистер Фишер. То, что вы видите, — это не живой организм, а искусственно созданный механизм. Это не биологический объект, это продукт весьма развитой технической культуры.
— Вы хотите сказать, что эта стрекоза...
— Это не стрекоза, мистер Фишер. Это искусственно построенный летательный аппарат. Мы еще ничего не знаем об его устройстве, о принципе действия или конструкции, но то, что мы видим, не оставляет сомнения в том, что ни природа, ни человек, со всей его техникой, не смогли бы создать ничего подобного.
— Кто же тогда его сделал? — спросил Фишер.
— Муравьи... — торжественно сказал Нерст.
Рафаил Нудельман
ТРИЖДЫ ТРИДЦАТОЕ ИЮНЯ
Мы с Валькой уговорились с утра идти купаться. Валька обещал, что зайдет за мной со своим Рексом. У Вальки расписание — он своего Рекса каждое утро гулять выводит ровно в семь часов. Рекс до того к расписанию привык, что, если Валька вовремя не соберется, он сам подходит к двери и начинает лаять. Гавкнет три раза, подождет, потом опять три раза.
Валька говорит, что у всех животных есть такие часы, биологические, и животные могут по ним очень точно время узнавать. И у людей будто бы такие часы есть. Но я у себя этого не замечаю. Я, например, сколько угодно могу спать. А толково было бы — ложишься и сам себе говоришь: «Колька, проснись ровно в восемь!» Ты спишь, а эти часы идут себе да идут, а как подойдут к восьми — у тебя в голове вроде звонок звенит.
Валька может себя на любой час настроить, чтобы проснуться, а я не могу. Меня мама будит, когда на работу идет. Но на этот раз я будильник завел на полвосьмого, а то Валька уже сколько раз меня ругал: «Кричишь тебе, кричишь, прямо охрипнешь, и Рекс надрывается, а ты непробудимый какой-то!»
Будильник зазвенел над ухом, я открыл глаза и с перепугу даже не понял, что это гремит. Потом слышу: в кухне отец с матерью разговаривают. Мама спрашивает:
— Ты сегодня поздно вернешься?
А он говорит:
— Да вряд ли.
Мама молчала-молчала, потом спрашивает:
— А это неопасно, Леша?
Отец говорит:
— Какая там опасность, что ты! Мы же не атомную бомбу испытываем.
Тут я вспомнил, что у отца в институте сегодня испытания. К ним из Москвы должны приехать, и из Новосибирска, и еще откуда-то.
Потом отец из передней закричал, что его шикарная шариковая ручка куда-то задевалась. Мама сказала в кухне:
— Господи, опять он ее посеял, — и пошла искать эту самую ручку.
Отец ее все время теряет, а мы с мамой ищем, потому что он говорит, будто эта ручка ему думать помогает.
Хлопнула дверь, я вскочил и первым делом стал смотреть в окно. Законная погода — главное, что туч нет, а то я боялся, что дождь будет, как вчера. Тут мама вошла в комнату и удивилась:
— Чего это ты ни свет ни заря вскочил?
Я сказал, что мы с Валькой на речку идем.
— Ну, идите, — говорит мама, — только чтобы никаких марафонских заплывов. И в четыре ноль-ноль чтобы дома быть! Купишь хлеба, масла двести граммов, колбасы триста.
Я сказал:
— Есть! — и на кухню побежал.
Я теперь твердо решил со своим режимом бороться. Мы вчера мерились мускулами с Эдиком и Валькой, у меня мускулы оказались всех слабее. Валька назло мне говорит: «Это он спит слишком много, у него мускулам развиваться некогда». А Эдик стал про футболистов рассказывать, как они силовую зарядку делают. Ну, я тоже решил теперь зарядку делать.
Вытащил я старый чугунный утюг — он у нас под плитой валяется — и стал его поднимать. Правой выжал десять раз, а левой всего семь. Он у меня вырвался из руки и как грохнется! Мама вбежала и спрашивает, кто это тут дом ломает. Я говорю, что никто его не ломает, просто у меня утюг упал, с непривычки, потому что я зарядку делал. И еще душ буду принимать. Про душ я прямо тут же на месте решил. Мама подумала и сказала: