— Вы Богданов?
— Да…
— Это я оторвал вас от работы и попросил зайти. Садитесь, пожалуйста.
Богданов устроился на крае стула и продолжал с явным недоумением рассматривать Дорохова. Тем временем полковник протянул ему свое удостоверение и наблюдал, как Богданов прочел его раз, другой и, возвращая документ, спросил:
— Что же вам от меня нужно?
— Мне поручили дело об убийстве Славина, — начал полковник.
— А-а… — протянул Богданов. — Я знал Сергея. Жалко. Был славный малый.
— Так вот, у меня есть кое-какие неясности, а мать Славина рассказала, что вы с ними дружили.
Богданов вздохнул:
— Дружил. Может быть, той дружбы, которая подразумевается под этим словом, у нас и не было. Но мы встречались, Сергей часто бывал у меня дома. В прошлом году мы вместо ездили в отпуск в Сочи.
— Расскажите мне о Славине поподробнее, пожалуйста.
— Особенно мне рассказывать нечего. Он был хороший парень. Добрый, отзывчивый. Очень увлекался музыкой. У нас у обоих магнитофоны. — Богданов говорил медленно, подбирая слова и четко формулируя фразы. — Я не сторонник пьянства, и Сергей не очень-то любил выпить. Это, пожалуй, основное, что нас сблизило. Он был холостой, я тоже. Иногда ходили на танцы. Иногда к знакомым девушкам. Три года назад я купил «Москвич-407», не новый, и сам его ремонтировал. Славин в это время учился на курсах шоферов и мечтал тоже приобрести машину. Когда мы познакомились, я как раз приводил в порядок свое детище, и Сергей напросился мне помогать для практики.
— Вы знаете, как он погиб?
— Со слов матери и разговоров знаю, что его убил Лавров, дружинник. Во время ссоры.
— А из-за чего они могли поссориться?
— Мне трудно сказать, но говорят, этот дружинник задиристый. Конечно, наводить порядок нужно, это доброе дело, по ходят слухи, что дружинники не всегда пользуются, так сказать, дозволенными средствами.
Перед Дороховым сидел совершенно спокойный, мудрый, взрослый человек, сдержанная настороженность, явно проявившаяся вначале, совершенно прошла.
— Скажите, а что за девушка была у Славина?
— У него разные были, он не отличался постоянством. Последнее время Дружил с одной врачихой. Серьезная женщина. Раза три мы вместе выезжали за город на моей машине.
— Как вы думаете, не знаком ли с ней Лавров?
— Не знаю. Думаю, что нет. Дружинник-то совсем мальчишка, а та женщина в возрасте. Мне лично представляется, что все это несчастье не имеет какой-либо серьезной почвы. Лавров мог сделать Славину замечание, Сергей человек вспыльчивый, что-нибудь ответил резкое, дружиннику не понравилось. Больше того, допускаю, что Сергей мог ударить Лаврова, а тот самбист — не рассчитал своих действий.
Дорохов достал сигареты, закурил, предложил своему собеседнику, но Богданов отодвинул пачку:
— Благодарю вас. Бросил, уже больше двух месяцев, — и потянулся рукой к карману джинсов. Но рука остановилась на полпути.
— У меня к вам еще один вопрос. Лавров показывает, что Славин ему угрожал, даже собирался его убить, в руке у него был нож.
— Наверно, ничего не остается Лаврову, как свалить все на Сергея. Но если бы у Славина появился враг, думаю, мне он рассказал бы об этом в первую очередь. А нож у Сергея был, — опередил очередной вопрос полковника Богданов. — Складной, туристический, с вилкой и ложкой. Он с этим ножом всегда за город со мной ездил, в отпуск тоже брал.
— Лавров описывает другой нож: большой, охотничий, с пластмассовой ручкой.
— Такого ножа я у Сергея никогда не видел.
— Я хочу вас попросить: напишите все, что мне рассказали.
Богданов снова задумался.
— Уж лучше вы сами, а то почерк у меня дрянной, да и не силен я в изложении.
Дорохов отыскал несколько чистых листов бумаги, записал биографические данные, предупредил Богданова об ответственности за ложные показания и быстро написал протокол. Как выяснилось, Константин Иванович Богданов в прошлом был моряк Северного флота. Он очень скрупулезно прочел каждую страницу, взял ручку и в конце показания вывел: «Мною прочитано, записано с моих слов верно, в чем и расписываюсь».
На улице парило нестерпимо. Дорохов снял пиджак, перекинул через левую руку и направился в городской отдел. Наступил обеденный перерыв, а идти в столовую или в кафе совсем не хотелось.
Внезапно мелькнула мысль.
— Скажите, пожалуйста, где у вас рынок? — остановил он проходившую мимо женщину.
— Рынок? — улыбнулась та. — Рынки — это у вас, москвичей или ленинградцев, а у нас базары. Вот направо пройдете два квартала и там увидите.
Дорохов поблагодарил и направился в указанную сторону. Он знал эти южные базары, крикливые, расцвеченные всеми летними красками. Любил праздно бродить по ним, прицениваться, рассматривать и не думать о самом главном, о том, что забросило его в эти края. Только вот беда: не может не думать. Прошло полдня. Вчера он надеялся, что эти две беседы внесут какую-то ясность, а сегодня наоборот, все запуталось. Жорж говорит, что Славин жадный, а Богданов описывает этаким добряком. Жорж рассказывает, что Сергей никогда не ввязывался ни в одну драку, избегал их, а приятель этого Сергея, Костя, рассказывает, что Славин был вспыльчивым и запросто мог повздорить с первым встречным, и не только повздорить, но и при случае закатить оплеуху.
Дорохов подошел к базару, зажатому в бетон, стекло и пластик. И ему стало жаль, что среди чинных столов из серых мраморных плит, укрепленных на металлических рамах, где были разложены овощи и фрукты, нельзя увидеть добрую, усталую лошадиную морду. Отыскав среди рядов то, что искал, Дорохов, не торгуясь, купил большой зелено-серый арбуз, пристроился с ним возле продавца и попросил у него нож. Пожилой мужчина — скорее даже старик с прокуренными желтыми усами — протянул ему основательно сточившийся нож. Беря его в руки, Дорохов сразу же узнал узбекский «пчак». Вкрапленная в клинок позолота на трех полумесяцах еще сохранилась, а вот отделка на тонкой ручке вся высыпалась. Александр Дмитриевич разрезал арбуз, с удовольствием откусил красную, точно посыпанную мелким сахаром прохладную мякоть и стал вспоминать. Есть у него дома в собственной коллекции ножей несколько «пчаков», но все их лезвия украшены маленькими пятиконечными звездочками, а здесь полумесяцы; очевидно, этот нож намного старше своего хозяина и сделан до революции. Несколько скибок арбуза удовлетворили жажду. Продавец, посматривавший на Дорохова, протянул ему кусок белого домашнего хлеба. Хлеб был мягкий, свежий, видно, испекли его рано утром, прежде чем отправить хозяина с арбузами на базар. Обед оказался на славу. Возвращая старику половину арбуза и нож, Александр Дмитриевич предложил ему сигарету.
— Интересный у вас нож.
— Источился весь. У меня он уже почти пятьдесят лет да у хозяина, наверно, столько же прожил. В 1926 году послали наш казачий эскадрон в помощь Киргизскому кавалерийскому полку на борьбу с басмачеством. Слышали такой город Джалал-Абад? Там стояли. Разгромили мы одного курбаши, тогда я себе ножичек этот на память взял…
Все время, пока Дорохов ел арбуз, он перебирал в памяти разговор с Богдановым и старался в чем-то разобраться, но он никак не мог понять, в чем, что именно его волнует. Не дослушав продавца арбузов, он ушел с базара, в общем-то, невежливо ушел, не дав человеку вспомнить молодость. Шел в горотдел и думал, что же его так насторожило в поведении или облике Богданова. Он вспомнил татуировки на его руках: на левом предплечье, с наружной стороны, — большой неуклюжий, от локтя до кисти якорь, обвитый цепью. На правой руке — спасательный круг, на пальцах той же руки — четыре буквы «Море», обычные морские наколки, выполненные плохим специалистом. Богданов сразу заметил, что Дорохов их рассматривает, и объяснил, что все это по глупости наколол, когда служил на флоте. Обычные? Обычные татуировки, наверное, только у папуасов, в Африке.