— Опишите его, — сказал Гобовда.
— Было темно… Выше среднего роста, плотный, голос грубоватый, в фуражке, в солдатском бушлате.
— О чем говорили?
— Ни о чем. Он только поблагодарил… Хотя нет. Подождите… Он спросил: «А усилитель здесь?» Я не знала содержимого посылки. Вот все! — Гольфштейн начала выдергивать ниточки из рукава и накручивать их на пальцы. Выдернув несколько ниток, подняла глаза: — Он был в солдатском бушлате, без знаков различия. Когда прятал посылку под бушлат, на петлице мундира я увидела авиационную эмблему.
— Не ошибаетесь?
— Я хорошо знаю знаки различия. В это время он вышел из тени, а была луна.
— Тогда вы видели и лицо.
— Козырек… большой, квадратный, закрывал… Лицо широкое.
— У вас начинает прорезаться память, это хорошо.
— Я устала.
Гобовда открыл тощую папку, вынул из нее бумажку, поднес к глазам женщины:
— Вот этот адрес найден в вашей квартире. «Петровский район, лесхоз 18, Корень». Кто такой «Корень»?
Ракетчица откинулась на спинку стула и прикрыла веки. Вяло и безразлично звучал ее голос:
— Не знаю. Такого не помню. Еще до войны мы всей семьей ездили в лесхоз отдыхать. Там заповедник, красивые места. Может быть, это кто-то из знакомых матери.
— Его фамилия? — резко спросил Гобовда.
— Чья? — встрепенулась Гольфштейн.
— Агента, которому вы передали посылку около кинотеатра.
— Я ж говорила. Он мне известен только как «Тринадцатый».
Гобовда обмакнул ручку в чернила и протянул ее женщине, пододвинул к ней и листы синеватой бумаги:
— Прочтите протокол допроса, подпишите и можете отдыхать.
Она расписалась, не читая.
Передав арестованную часовому, лейтенант Гобовда открыл окно, сел на подоконник и задумался. Допрос, длившийся трое суток, почти не продвинул дело. Есть косвенная наводка на какого-то Корня, есть словесный портрет Хижняка, а вот Тринадцатый — совсем темная лошадка.
Гобовда посмотрел на улицу. Редкие прохожие еще различались в сгущающихся сумерках. В чистом небе вырисовывался серп луны. Шли машины с синими щелками подфарников.
3. Экзамен
По авиашколе распространился слух, что приехала государственная комиссия.
— Пока нет, но сегодня прилетит генерал со свитой, — уточнил пришедший из штаба старшина.
— Тыловик? — поинтересовался Шейкин. — Гусей не наставит в летные книжки?
— Не дрейфьте, генерал боевой. К нему в дивизию попасть считают счастьем! — Старшина пошел вдоль коек. Его наметанный глаз заметил прикрытые газетой пару нечищеных, с налипшей грязью сапог. — Вы, Шейкин, скоро будете офицером, а культуры ни на грош.
— А скажите, товарищ старшина, вы, конечно, лично знакомы с генералом?
— Не заговаривать зубы! — Выхваченные из-под койки сапоги полетели на середину пола. Белейшим носовым платком старшина аккуратно вытер руки: — За нечистоплотность — наряд вне очереди!
Шейкин вытянулся и свел босые пятки:
— Есть! Понял! Драить полы — знакомая и не пыльная работенка. Но смею заметить…
— Жень-ка! — укоризненно протянул Тугов, и Шейкин, скорчив недовольную мину, замолчал.
На аэродроме трубно ревели двигатели, самолеты вешали в штилевом воздухе пыльные занавески. Звонкие голоса запрашивали у руководителя полетов разрешение на посадку, и он довольно улыбался, когда тяжелые горбатые машины нежно проглаживали траву у посадочного знака, и крякал, видя грубую встречу с землей.
Но вот в трубный рев штурмовиков вплелся мягкий рокот. Из-за Соколовой горы выплыл транспортный самолет «СИ-47». Красиво подвернув на посадочную полосу, он сел и подрулил к командному пункту. Из кабины вышел пышноусый генерал, за ним несколько офицеров.
— Смирно! — Руководитель полетов шагнул вперед для рапорта.
Генерал протянул ему широкую ладонь:
— Тянуть не будем. Показывайте машину, на которой я буду летать с курсантами. И подполковнику — самолет. Знакомьтесь: мой заместитель.
Руководитель полетов поздоровался с моложавым подполковником.
— Лавров, — представился тот.
Фамилия была известна авиаторам. Будучи командиром полка, Лавров разработал несколько новых схем боевых порядков истребителей и успешно применял их в бою. Лавров отмечался в приказах по воздушной армии. В военной печати появлялись его статьи, обобщающие боевой опыт авиации.
Подполковник Лавров внимательно прочитал список курсантов, назвал несколько фамилий и направился к самолету.
— И на штурмовике летает? — Руководитель полетов кивнул в сторону подполковника.
— Освоил «Ильюшина» за пару дней. Цепок, чертяка! — с гордостью ответил генерал. — Ну, давайте и мне кого-нибудь!
Генерал проверил в воздухе несколько человек и остался доволен.
— Хватит, что ли? Или еще одного? Ты мне, старина, наверное, лучших подсовываешь, а кого похуже, прячешь в казарме. Знаю я вас! Ну-ка, дай списочек наряда.
Генерал долго просматривал фамилии и наконец произнес:
— Шей-кин… Тонкошеее что-то ассоциируется. Давайте его!
Старшина разыскал Шейкина в кухне, где тот рассказывал поварам анекдоты и одновременно таскал со сковородок стреляющие жиром шкварки.
Шейкин пулей вылетел из кухни, уселся в автомашину.
— Как генерал?… Ничего?
Старшина промолчал. Шейкин вздохнул и затянул ремень потуже.
— Злой, что ли, генерал? — тронул он за плечо шофера.
— А вот сейчас увидишь, — ответил тот и остановил машину против командного пункта.
Из-за угла КП вышел генерал. Шейкин до того растерялся, что так и остался сидеть в машине. Генерал поглядел, сдвинул брови, потом приложил руку к шлему и доложил:
— Товарищ курсант, эскадрилья проводит учебно-тренировочные полеты. Происшествий нет. Доложил генерал-лейтенант Смирнов!
Шейкин вскочил, багровый румянец облил щеки.
— Товарищ генерал! Курсант Шейкин прибыл по вашему приказанию!
— Разгильдяй, а не курсант!.. Марш в самолет! Сачок! Посмотрю, каков ты в воздухе.
Впоследствии Шейкин рассказывал, что генерал сразу присвоил ему звание «Сачок», что означает, если расшифровать: советский авиационный человек особого качества. Но это было позже, а сейчас сержант бежал со всех ног к штурмовику и боялся оглянуться…
Самолет носился над приволжскими степями сорок минут. Резкими и неожиданными были его эволюции. Из пикирования — в боевой разворот. Из боевого разворота — в вираж. Крутые и энергичные «восьмерки». При больших перегрузках лицо генерала наливалось кровью, отяжелевшие веки прикрывали задорные глаза, а голос прорывался сквозь гул мотора:
— Хорошо! Кто научил тебя делать недозволенные фигуры? Ты и в воздухе разгильдяй! Ну ладно, давай еще разок, это неплохой финт для воздушного боя… Да не так! Давай покажу… Вот сейчас правильно! Выйдет из тебя штурмовик. Молодец! Набирай высоту. А теперь в штопор! Не можешь, боишься? — Генерал хватался за управление. — Что, не нравится? Этого не умеешь? То-то!.. Научишься падать сейчас — не упадешь в бою…
Шейкин, окрыленный похвалами генерала, отлично посадил самолет. Отпуская курсанта, Смирнов сказал:
— Неплохо. И откуда в таком сила? Беру к себе! Но если чуть что… смотри! А как у тебя дела? — обратился он к своему заместителю.
— В дивизию отобрал восемь человек. «Отлично» заслужил только один — курсант Тугов, — сдержанно ответил подполковник Лавров.
4. Необыкновенный радист
В радиоцентре Саратовского управления НКВД боевая тревога. Поднял ее дежурный радист третьего поста станции УКВ. Контролируя свой поддиапазон, он наткнулся на незапланированную передачу. Почти сплошным потоком лилась из динамика морзянка. Радист схватился за карандаш, но потом со злостью бросил его и нажал кнопку магнитофона.
Световой сигнал тревоги заплясал на электротабло дежурных пеленгаторов, и через несколько секунд медленно завращались круглые антенны направленного действия.