И снова, хоть и ревет метель, наступит мертвая тишина.
Тихо будет и в землянке разведчиков. Группа не вернулась… В своем уголке, выкуривая папиросу за папиросой, будет ночь напролет сидеть над бумагой при свете коптилки командир. Будет мучиться, рвать и комкать листки, придумывать какие-то особые, великие слова. А в конце концов напишет:
«Верный воинскому долгу и присяге, Ваш сын…»
Минет еще несколько дней. Придут в роту новые люди. Добровольцы — но строго отобранные командованием по принципу «за одного битого двух небитых дают», а чем больше наград — тем лучше.
С приходом пополнения станет веселее. Кто-то возьмет в руки гитару, опять соберутся у печки доморощенные мастеровые… А еще через несколько дней, глядишь, нашло на командира роты:
— Вы когда-нибудь кончите баклуши бить?!
Тут и новый приказ подоспеет. Надо идти. На то и война. На то и стали они разведчиками.
3
Все было как обычно и на этот раз, с той лишь разницей, что приказа ждали с нетерпением, со дня на день. Шла осень сорок четвертого. За рубежи родной земли шагнули советские полки, и солдаты Заполярья, долгое время гордившиеся тем, что ближе всех стоят к государственной границе, теперь оказались вроде бы в отстающих.
Поэтому, когда комдив указал им на карте район действий близ норвежского города Киркинеса и коротко произнес при этом: «Здесь. И чтоб ни духу ни слуху!» — разведчики приосанились, весело переглянулись, подмигнули друг дружке:
«Наконец-то! Переходим в наступление!»
К выходу готовились как никогда тщательно. Специальные группы пластунов вели круглосуточное наблюдение за участком вражеской обороны, где, по прежним данным, легче всего было проскользнуть в немецкий тыл.
Всю амуницию подогнали так, чтобы даже на бегу не стукнуло металлом о металл. А это не просто сделать: гранат, патронов — и в магазинах, и в коробках, и россыпью — в тыл врага берут столько, сколько можно унести. Разместить весь груз надо равномерно, да так, чтоб нигде не жало, не терло, все было под рукой, но не на животе: иначе как поползешь?
С интендантского склада затребовали резиновые сапоги, в которых можно ступать бесшумно, а их широкие, хлюпающие при ходьбе голенища заменили проклеенными по шву узкими кожаными.
По специальному приказу радисты дивизии, включив на несколько минут рации, начинали суматошно гнать в эфир всякую цифровую белиберду. И в этом сумбурном потоке пищащих точек и тире два дивизионных слухача — остающийся и уходящий — тренировались мгновенно настраиваться на позывные друг друга. Но в принципе радиостанцией решено было не пользоваться. Ее брали на безвыходный случай.
Выступили перед рассветом, когда вражеские часовые, всю ночь пускающие ракеты и зорко просматривающие каждую складку местности, облегченно вздыхают: «С нами бог. Ночь на исходе, засветло не нападут».
Все же для страховки напали. Другой группой, в стороне, подняли шумиху, вызвали на себя огонь пулеметных расчетов и минометных батарей. В перестрелку тотчас ввязались наши пехотинцы, и под этим громозвучным прикрытием шестерка разведчиков где ползком, где стремительными перебежками в валунах проскользнула за вражеский передний край.
Кто они были, эти смельчаки, «глаза и уши» армии, как называли разведчиков в дни войны?
Группу вел офицер Алексей Жданов, не только старший по званию, но и самый опытный в глубоких разведках. По тылам врага он прошел сотни, пожалуй, тысячи километров. Правда, в основном они пришлись на более южные лесные районы и проделал он их на лыжах.
В олене-лыжной бригаде, действовавшей близ горы Алаккурти, прозванной у нас Лысой горой, начал свой боевой путь выпускник полковой школы сержант Жданов.
Бригадой командовал известный на севере полковник Валья, герой гражданской войны, сподвижник Тойво Антикайнена. Финн по национальности, следовательно, превосходный лыжник, Валья был и прекрасным разведчиком. Он сразу обратил внимание на рослого светловолосого красавца сержанта и, проверив его умение ходить на лыжах и бесстрашно преодолевать отчаянные спуски с горы, тотчас своею властью зачислил в разведку.
Долгих разговоров Валья не любил. И по характеру был из молчаливых, и, как это ни странно, всю жизнь прослужив в Красной Армии, так и не выучился произносить по-русски коротенькую фразу, не исковеркав ее почти до неузнаваемости.
По его же приказу Жданов засел и за русско-финские разговорники. Что он в них постиг, трудно сказать. Карелы и финны, служившие в бригаде, его не понимали. Но когда Жданову пришлось заполнять какую-то анкету, в графе «какими языками владеете» он без тени сомнения написал «финским» и подчеркнул «свободно»; в белофинский тыл отправлялся запросто, будто на застольную беседу к друзьям; все, что говорил Валья, схватывал с полуслова, и тот его тоже великолепно понимал!
И хотя удивительной может показаться дружба полковника и сержанта, они, больше того, любили друг друга, как родные.
Разведчиком Жданов оказался умным, выносливым, смелым, но — как бы это сказать — каким-то бесшабашным. Не на задаче, нет. На задаче он всегда был предельно собран. Но вот после нее…
Такие парни сегодня пускаются в путешествие на плотах по бурным рекам, идут скоростными маршрутами через пики высшей категории трудности.
Вот и Жданову не сиделось на месте в спокойный час. То он уходил кататься с гор близ Алаккурти, где когда-то был модный европейский зимний курорт, а никаких курортов он еще не видел. То его тянуло поглазеть на Нивский водопад, а то и еще проще — проделывал по бездорожью марш-бросок в Кандалакшу, чтобы потанцевать с медсестричками в фойе кинотеатра перед началом сеанса.
Все бы ничего, но в армии такие культпоходы в одиночку называют «самоволкой», а на войне — и того хуже… Тучи сгущались над бравым сержантом, и у Вальи, сурового, непреклонного Вальи, не прощавшего малейшего нарушения воинской дисциплины, дрогнуло сердце. Пока не грянула беда, он отправил своего любимца на курсы младших лейтенантов.
В бригаду Жданов больше не вернулся. Его, уже офицера, направили на самую северную точку фронта. Сначала командовал он взводом полковой разведки, потом принял дивизионную роту.
Учеба на курсах с расписанным до минуты распорядком дня, боевой и просто жизненный опыт остепенили Жданова. Он стал сдержаннее и, стараясь во всем подражать Валье, скупился на слова. А когда говорить все-таки было надо, потрясал воображение бойцов импровизированными афоризмами: «Разведчик впереди — не уйдешь! Сзади — не догонишь!» — и искренне верил, что очень толково поставил задачу взять «языка».
«Если нету — не найдешь», — за глаза называли его разведчики, знавшие за своим командиром и другие маленькие слабости.
Например — бритье. Какой же торжественной выглядела эта ежеутренняя процедура, когда у разведчиков выпадали дни затишья! Брился Жданов не сам — в роте был солдат Смирнов, работавший до войны парикмахером в шикарном, с «Entr» на двери, салоне Елабуги. Обвязав шею Жданова полотенцем, он долго взбивал пену, тщательно мылил помазком щеки, потом чуть ли не с час правил бритву.
В общем, слова тут бессильны — это была какая-то цирульная феерия. А что ее вызвало? Все проще простого. Какими-то перьями, как у Аркашки Счастливцева, росла бороденка у Жданова… Он же мечтал о такой, как у Жюля Верна, которым бредил с юных лет и зачитывался в библиотеке Ленинградского дома пионеров. Вот и скоблил щеки, чуть не сдирая кожу, потому что где-то слышал — и знаток Смирнов утверждал! — после бритья борода растет густо.
Двадцать один год был старшему лейтенанту Жданову. Будь это сегодня, он, прекрасный лыжник, выступал бы в соревнованиях по группе юниоров и в газетных отчетах о нем и его друзьях писали бы, как ныне модно писать: «ребята»…
К «ребятам», если судить о разведчиках по их характерам и поступкам, ближе всего подходил боец группы ефрейтор Сергей Белозеров.
Любопытная вещь: и на службу в армию, и в разведроту оп пришел со своим односельчанином Николаем Туровым, и сейчас, на боевом задании, оба действовали в паре. Но как уживаются и ладят между собой эти два ярославца, долгое время никто понять не мог.