Тальвавтын спокойно пил чай, не обращая ни на что внимания. Глубокие морщины бороздили скуластое, смуглое, как у индейца, лицо. Я искал повод заговорить и не решался начать важный разговор.
Тальвавтын опередил меня.
— Зачем приехал в Пустолежащую землю? — нахмурившись, спросил он.
— Приехали к тебе в гости — оленей торговать.
Тальвавтын не выразил удивления. Видно, о цели нашей поездки хитрец давно уже знал. Недаром встретил нас в поселке на берегу Чаунской губы, в преддверии Пустолежащей земли. Видно, на разведку приезжал.
— Зачем тебе олени? — насмешливо прищурился он.
— Табуны держать будем далеко в тайге, где люди золото копают, дороги, дома строят. Много людей кормить нужно.
— Как будешь чукотских оленей в тайге держать? Дикие они… обратно уйдут…
— Хорошие у нас пастухи. Изгороди на темные ночи строим. Большие совхозы там есть. Оленей, что у тебя купим, погоним на Омолон.
Тальвавтын задумался. Глаза его стали холодными и жестокими.
— Живых оленей чаучу[17] не продают, — резко сказал он.
— Много товаров хороших привезли, меняться будем. Деньги платить за каждого оленя и товары разные давать в придачу.
Тальвавтын задумался, выпуская из трубки синие кольца дыма.
— Давно это было, — заметил Костя, — чукчи много живых оленей американцам продали… на Аляску.
Тальвавтын холодно кивнул:
— Мой отец тоже чаучу был — не хотел продавать живых оленей мериканам…
На этом дипломатический разговор закончился. Тальвавтын пил и пил чай, перебрасываясь с Гырюлькаем односложными замечаниями о своем стаде. Он спросил меня, где “железные дома”, и я ответил, что из Чауна ушли обратно в Певек.
Спросил и о войне: кончилась ли она совсем?
Простыми словами я рассказал ему о капитуляции Японии, о новостях, тревоживших мир. Тальвавтын внимательно слушал, не выказывая любопытства. Но о продаже оленей больше не обмолвился ни словом. Мы тоже, соблюдая тундровый этикет, не возобновили разговора, представлявшего для нас главный интерес.
Закончив затянувшееся чаепитие, Тальвавтын поднялся и хмуро сказал:
— Приезжай завтра в гости ко мне, в Главное стойбище.
Он перевернул вверх дном чашку на блюдце, показывая, что чаепитие окончено.
Тынетэгин побежал ловить ездовых оленей и вскоре пригнал их. Белых впрягли в легковую нарту Тальвавтына. К ней привязали уздечки оленей грузовой связки из двух нарт с выкупом за Геутваль.
— Аттау…[18] — отрывисто бросил Тальвавтын.
Он прыгнул в нарту, беговые олени понесли; откормленные ездовые быки не отставали. Старик унесся как привидение, так же внезапно, как появился.
Радости бедной семьи не было границ. Словно тяжелый груз упал с плеч. Наше появление спасло несчастных людей от голода и неумолимого преследования Тальвавтына.
Тынетэгин торжественно протянул мне свой нож в расписных ножнах. Я знал, что это означает; снял с пояса свой клинок и протянул ему. Глаза юноши заблестели. Этот клинок достался мне на Памире в первой моей экспедиции и был выкован таджикскими мастерами из великолепной шахирезябской стали. Обменявшись ножами, мы с Тынетэгином становились побратимами…
Только поздно вечером угомонилось веселье в пологе Гырюлькая. Илья отправился спать к Тынетэгину. Мы с Костей остались у Гырюлькая. Улучив минутку, когда Костя вышел из полога, Геутваль на мгновение приникла ко мне и горячо прошептала:
— Мне очень стыдно сказать: я очень люблю тебя. Ты отдал за меня большой выкуп, и теперь я принадлежу тебе. Я буду хорошей, верной подругой.
Девушка юркнула под заячье одеяло и притаилась как мышонок. Признание Геутваль ошеломило п растрогало.
Множество мыслей одолевало меня, и я долго не мог заснуть. В эту ночь приснилась Мария. Она стояла на коленях на плоту среди бушующего океана, как Нанга когда-то во время тайфуна, и протягивала тонкие белые руки. Ее светлые волосы трепал ветер, и слезы бежали по лицу. Во сне мне сделалось невыносимо грустно…
ОЖЕРЕЛЬЕ ЧАНДАРЫ
Утром мы устроили настоящий военный совет. Отказ Тальвавтына продавать живых оленей ставил нас в очень трудное положение.
— Худо… совсем худо… — говорил Илья, попыхивая трубочкой.
— Ну его к чертовой бабушке! — разорялся Костя. — Не имеет он права держать столько оленей!
У Гырюлькая мы узнали, что Тальвавтын владеет пятью крупными табунами и, судя по всему, скопил в своих руках больше десяти тысяч оленей.
— Целый совхоз захапал! Предъявим ему разрешение окрисполкома на покупку оленей и прижмем ультиматумом!
Пришлось охладить пыл Кости — сгоряча действовать нельзя. Это неминуемо приведет к ссоре с Тальвавтыном и сорвет нашу операцию. Ведь с ним кочует многочисленная группа больших и малых оленеводов. Уведет Тальвавтын их в недоступные долины и укрепит только свои позиции.
Илья одобрительно кивал. Гырюлькай, которому я перевел существо спора, считал, что уговорить Тальвавтына нужно добром:
— В Пустолежащей земле он главный, и его слушают все равно как царя.
Костя тут же заметил, что царя давным-давно спровадили к “верхним людям”…
Но Гырюлькай покачал поседевшей головой и повторил:
— В Пустолежащей земле Тальвавтын все равно царь.
Туманно он намекнул, что русские, приходившие год назад с оружием и товарами, ушли к “верхним людям” из Главного стойбища Тальвавтына. А нарты с товарами он приказал не трогать и вернуть на побережье.
Сообщение Гырюлькая для нас было новостью. Каждый шаг в этой “стране прошлого” нужно хорошо продумать и сделать с большой осмотрительностью. Мы ступали словно с завязанными глазами по краю пропасти.
— В гости в Главное стойбище поедешь — подарки Тальвавтыну привези, — окончил свою немногословную речь Гырюлькай.
Старик преобразился. Прежде никто не спрашивал его мнения на столь важном совете.
— Хитрющую лису подарками не проведешь! — пробурчал Костя.
Тут Илья заёрзал на своем месте.
— Ну говори, старина, что сказать хочешь?
— Ожерелье, Вадим, надо Тальвавтыну и шаманам показывать.
— Ожерелье? Какое еще ожерелье?!
— У Пинэтауна я брал… про запас, — хитро сощурился старик.
Он долго шарил за пазухой и наконец вытащил и положил на чайный столик груду костяных бляшек.
— Ожерелье Чандары?! — воскликнул Костя.
— Какомей! — тихо ахнул Гырюлькай.
С недоверием и страхом уставился он на груду крошечных медвежьих голов, сцепившихся клыками, виртуозно выточенных из кости.
— Знак главного ерыма![19] — прохрипел Гырюлькай, не решаясь притронуться к ожерелью. — Везде Тальвавтын ищет костяную цепь, у людей спрашивает, сундуки стариков смотрит. Все, что попросишь, отдаст Тальвавтын тебе за большой знак ерымов!
Милый, мудрый Илья! Как он догадался прихватить с Омолона амулет Чандары? Собираясь на Чукотку, я и не подумал, что ожерелье может нам пригодиться. Эта красивая вещица, снятая с груди умершего Чандары, хранилась у Пинэтауна и Нанги как семейная реликвия.
— Красный кафтан, золотой нож у олойских чукчей Тальвавтын нашел, — продолжал Гырюлькай, — анюйские чукчи привезли ему денежные лепешки с блестящими лентами, старинные бумаги с висячей красной печатью…
Я осторожно расправил костяную цепь и надел на шею. Медвежьи головы загремели, сцепившись клыками, улеглись на груди ровным рядом.
Гырюлькай застыл. Потом торопливо проговорил:
— А этот главный амулет Тальвавтын не нашел — совсем пропадал куда-то. Как тебе достался? Ты сын ерыма? — согнувшись в три погибели, спросил Гырюлькай.
Костя прыснул:
— Только этого не хватало, попадешь еще в самозванцы, Вадим, чукотским царем станешь.
— У чукотских ерымов, Костя, были и русские жены, и нет ничего удивительного, если у меня в жилах потечет королевская кровь. Впрочем, шутки в сторону. Ну что ж, подарим Тальвавтыну ожерелье Чандары, а?
— Не вздумай отдавать старому хрычу, пока оленей не продаст, — стукнул кулачищем Костя.