Настоящая идеограмма. Каждый знак изображал слово или его значение.
Я вспомнил университетские лекции по этнографии: идеографическое письмо люди придумали в эпоху зарождения государства и развития торговли — потребовалось передавать на расстояние довольно сложные тексты. В чистом виде такое письмо сохранилось на старинных дощечках у обитателей острова Пасхи и Океании.
— Дощечке этой, Костя, цены нет, просто феномен какой-то — идеографическое письмо в двадцатом веке! Наши этнографы с ума сойдут.
Спрашиваю Гырюлькая, давно ли люди Пустолежащей земли передают так мысли.
— Десять лет назад Тальвавтын и шаманы стали нас учить… Придумал говорящие знаки чукотский пастух Теневиль. Тальвавтын говорил: “Так рисовать мысли лучше, чем русские учат. Всем понятно — чукчам, ламутам, корякам, юкагирам: одни знаки на всех языках”.
— В общем, эсперанто придумали, — усмехнулся Костя. — Ну и бестия Тальвавтын! Под тихую сколачивает здесь свое государство — прибрал к рукам оленей, прерогативы чукотских ерымов, письменность, изобретенную Теневилем, в общем, охмуряет людей Пустолежащей земли…
— И пожалуй, с большим успехом, чем Синий орел, — заметил я.
— Отвинтить Тальвавтыну голову нужно!
— Ну-ну, дружище, потише! Все-таки анадырский король продает оленей нашим совхозам.
— Кто его знает… — с сомнением покачал головой Костя.
Я обратился по-чукотски к Вельвелю:
— Скажи Тальвавтыну, что хорошее письмо прислал, завтра приедем торговать оленей.
Вельвель хмуро кивнул. Костя протянул кисет с табаком. Он поспешно набил трубочку. Молчаливо выкурил, коротко попрощался, прыгнул в нарту и понесся вниз по склону к Белой долине. Упряжка скрылась в морозной дымке.
Мимолетная встреча казалась сном. Но в воздухе стоял еще терпкий запах выкуренной трубки Вельвеля, а в руках осталась белая дощечка, изукрашенная необыкновенными письменами. Все понимали важность случившегося. Дощечка с письменами пошла по кругу…
На следующее утро мы с Костей отправились к Тальвавтыну на своей собачьей упряжке. Отдохнувшие собаки неслись во всю прыть, радостно повизгивая, хватая снег на бегу, — им надоело сидеть без дела.
Вот и знакомый перевал. Вдали, у подножия сопки, темнеют яранги Главного стойбища. Подъезжаем ближе и удивляемся — стойбище словно вымерло. Не видно ни людей, ни оленей. Никто не выходит навстречу приезжим.
Ставим упряжку на прикол неподалеку от большой яранги Тальвавтына, идем к шатру, поскрипывая снегом. В чоттагине встретила знакомая старуха. Недовольно пробурчав приветствие, матрона с ядовитой любезностью пригласила в полог. На белых шкурах, накрывшись кухлянкой, спал Тальвавтын. Необычайно высокого для чукчи роста, он едва вмещался в меховой комнатке.
— Тальвавтын! — притронулся я к спящему.
Старик вздрогнул и сел.
— Гык! Крепко заснул, — пробормотал он, вытаскивая трубку и закуривая.
— Письмо твое получили, торговать оленей приехали.
Старуха поставила свой почерневший столик, принесла чайник и блюдо с замороженным костным мозгом. Костя вытащил из-за пазухи заветную фляжку и разлил спирт в фарфоровые чашки. Спирт мы имели право расходовать в исключительных случаях — только на торжественное угощение, и точно выполняли инструкцию. Лицо Тальвавтына оживилось.
— Хорошо торгуешь, — заметил он, кивнув на флягу, — давай разговаривать.
На тонких губах мелькнула ироническая усмешка.
Я сразу приступил к делу и сказал, что за каждую важенку мы заплатим по твердой государственной цене.
— Продашь пять тысяч важенок — получишь вот такой сундук денег, — кивнул Костя на деревянный ящик, обтянутый сыромятью, из которого старуха извлекла фарфоровые чашки.
— И в придачу, — добавил я, — все продукты и товары, которые мы привезли с собой.
— Сколько денег? — удивился Тальвавтын. — Как считать буду?
— Купить сможешь две фактории со всеми товарами и домами в придачу.
— Какомей! — Глаза Тальвавтына заблестели.
— Только, чур, важенок продавай отборных — на племя!
— Из разных стад давать буду, — поспешно сказал Тальвавтын. — Только как отбивать будешь?
— Кораль — деревянную изгородь у границы леса построим.
— Однако, плохо, — покачал головой старик, — важенки бока намнут о твердую загородку, много выкидышей в отел будет.
Видно, Тальвавтын не пользовался никогда коралем. Мы с Костей отлично знали, что олени, загнанные в кораль, избегают прикасаться к изгороди. Я сказал об этом Тальвавтыну. Он удовлетворенно кивнул — повадки оленей старик знал великолепно. Весной перед отелом чукчи отбивают самцов от отельных важенок, загоняя табун в ограждение из туго натянутых арканов, завешанных шкурами. И олени никогда не сметают шаткой преграды.
— Как пасти купленных оленей будешь? — спросил вдруг старик. В его глазах вспыхнули недобрые искорки.
— Пастухов у нас пока нет, дай нам людей для перегона на Омолон — оттуда нам навстречу нам люди кочуют.
Тальвавтын нахмурился, долго молчал, покуривая трубку, и наконец ответил:
— Нет лишних людей у меня. Как давать стану?
— Много оленей у тебя покупаем — два табуна, — вмешался Костя, — меньше пастухов тебе нужно.
Старик одобрительно хмыкнул — ему понравилась логика ответа. Вообще он с удовольствием вел с нами дипломатическую беседу. Дело было стоящее — он получал большие оборотные средства и действительно мог стать королем Анадырской тундры. Покупая у него оленей, Мы невольно укрепляли его могущество. Но людей выпускать из-под своей эгиды Тальвавтыну не хотелось.
— Очень нужны мне люди, — повторил он.
— Не насовсем у тебя просим — на четыре месяца.
Тальвавтын задумался.
— Хорошие подарки, выкуп тебе за людей дадим, — вмешался вдруг Костя.
— А что генерал скажет? — не преминул заметить я.
Костя махнул рукой.
— Его бы сюда, в это чертово пекло! — тихо ответил он. — “С волками жить — по-волчьи выть”.
Мы выбросили все козыри. Не согласись старик выделить нам пастухов, вся операция полетит к чертям. Но и Тальвавтын понимал, что, если не даст нам людей, чертовски выгодная для него сделка не состоится. Все решалось на острие ножа.
— Сколько тебе людей надо? — спросил Тальвавтын.
— Человек шесть нужно.
Это было очень мало — вдвое меньше, чем требовалось. Но я понимал, что многого не выудишь. Да и мы с Костей могли помочь пастухам. Кроме того, зимний выпас требует меньше людей, а к весне с Омолона подоспеет выручка.
Долго молчал старик, о чем-то раздумывая, и наконец сказал:
— Ладно, бери пока Гырюлькая, Тынетэгина, Ранавнаут и Геутваль, Эйгели еще — торбаса, одежду чинить.
Тальвавтын сделал паузу, затянулся и выпустил синие кольца дыма из длинной трубки.
— И Вельвеля еще возьмешь…
Костя обрадовался. Лицо его раскраснелось, глаза заблестели. Его желание сбывалось: семейство Гырюлькая переходило в полном составе к нам.
Но Вельвель… Правая рука Тальвавтына. Зачем его подсовывают нам?
Но выбора не было, мы ударили по рукам. Может быть, мне показалось, но в глазах Тальвавтына мелькнуло торжество. Коварство и хитрость старика мы в полной мере испытали позже.
— Праздник большой у кораля устроим, — польстил я старику, — праздник отбоя оленей.
Тальвавтын кивнул. Но глаза его оставались холодными и колючими.
Долго пили чай, обсуждая детали предстоящего отбоя. Кораль Тальвавтын посоветовал построить на границе леса у Белой сопки. Ее столовую вершину мы видели с перевала. Тальвавтын сказал, что пусть Гырюлькай кочует с табуном к подножию Белой, сопки, а Вельвеля он пришлет к нам завтра в помощь Гырюлькаю.
Мы обещали выстроить кораль в десять дней — невероятно короткий срок. Но медлить нельзя — приближается время, когда беспокоить стельных важенок небезопасно.
Окончив торг и бесконечное чаепитие, распрощались, договорившись встретиться через десять дней у Белой сопки…
— В толк не возьму, почему старый лис так быстро согласился? — недоумевал Костя на обратном пути.