“Какая скрытая жизнь шла на “Орионе” эти годы, — опять с удивлением подумал старший офицер, — если там отразились все идейные движения, происходящие в России: появились анархисты, черносотенцы, есть, говорят, и эсеры (тоже, кажется, среди машинной команды) и вот — большевики…”
— Лево на борт! — приказал старший офицер.
— Есть лево на борт!
— Вот, матросы, перед нами и Золотой Рог! Налево — город, причалы, направо — мыс Чуркина. Там мы и причалим. Против центра города.
Матросы с удивлением рассматривали рейд со множеством военных и торговых судов, белый город, сбегающий с крутых сопок к шумному порту. Доносился грохот лебедок, гудки буксиров. От берега к берегу, перевозя пассажиров, сновали крохотные “юли-юли” с одним гребцом на корме, ворочающим длинным веслом.
— И наши есть, смотри, ребята! — сказал Трушин.
Три миноносца под русским флагом стояли недалеко от входа в бухту.
— “Грозный”, — прочитал Зуйков. — Вот тебе и “Грозный”! Самого почти из бухты вытолкнули, а тоже — “Грозный”…
Посреди бухты грузно осели в воду линейные корабли, крейсера, миноносцы. На них свежий ветерок трепал многозвездный флаг Соединенных Штатов Америки, японский — белый с красным пятном посредине, английский “джек”, французский, итальянский и даже греческий. Вся эта армада застыла, как стая хищников, готовая по сигналу вожака броситься на город, который беззаботно млел под еще жарким солнцем, празднично сверкая окнами и стенами домов.
Капитан-лейтенант приказал убрать паруса и рубить мачту. Матросы гребли слаженно, с тем шиком и легкостью, которые даются годами тренировок во всякую погоду, а тут еще не хотелось ударить в грязь лицом перед многочисленными зрителями — моряками, глазеющими со своих и иноземных кораблей.
Пройдя по рейду, Никитин велел повернуть к мысу Чуркина, где находились склады леса, стояли на приколе несколько барж и старых буксиров. Тут у одной из барж и было выбрано место для стоянки. На барже стоял высокий, плечистый старик с белой бородой, в старом полушубке и валенках.
— Давай заводи по ту сторону, — сказал он деловито, — здесь волной будет бить о мое корыто. Видишь, сколько посудин шастает, волну разводят, а там тихо.
— Мы у тебя, дедушка, здесь постоим немного, — сказал Никитин.
— Да господи, стойте, сколь хотите! Мне веселей. Баржа тонуть станет — вынете меня. Мне, ребята, тонуть еще рано, — говорил он, принимая конец и забрасывая на кнехт. — Мне ведь всего девяносто восемь лет. — Посмотрел хитровато на матросов сверху вниз: — Двух до ста не хватает. Вот доживу век, а тогда помру. Люблю ровный счет. Вижу, вы издалека прибыли, своих я всех здесь знаю. Вы что-то черноваты, у другого солнца грелись, да и успел я прочитать название на баркасе. Такого судна здесь еще не бывало. Чай будете пить? Не бойтесь, вода у меня есть: племянник как мимо идет на водолее, так накачает полную бочку, я когда и приторговываю водичкой, ее на Чуркине почти нет — камень.
Он вскипятил огромный закопченный чайник в крохотном камбузе, высыпал осьмушку чаю.
— Ну, господа матросы, садитесь и пейте, харч у вас видный, заграничный, — сказал он не без ехидства.
— Пожалуйста, с нами, — пригласил Никитин.
— Чайку выпью, а есть это заграничное в байках не буду. Старой веры я. Чай бусурманский мне тоже не положено пить, да по старости оно ничего, обойдется, одни лишний грех много не тянет.
Наскоро перекусив, старший офицер отвел Громова в сторону:
— Я сейчас отправлюсь в город, со мной поедут Трушин и Зуйков. Ждите нас здесь. Поговорите со стариком. Тут на берегу я видел матросов и солдат, поговорите и с ними. В общем, выясняйте обстановку здесь, а мы — на той стороне.
— А если спросят, откуда пришли и где корабль?
— Не стоит скрывать, мне все равно придется идти к начальству, но своего мнения обо всем происходящем не высказывайте. Завтра мы должны уйти на Аскольд.
— Да, там ждут. Не беспокойтесь, Николай Павлович, я все понимаю, да и ребята тоже. Езжайте спокойно.
Перевозчик на своей “юли-юли” доставил моряков в торговый порт, забитый артиллерией, походными кухнями, горами снаряжения у причалов, уже не вмещавшегося в огромных пакгаузах из оцинкованных листов волнистого железа. С транспорта “Сибири мару” по широким сходням спускался поток солдат в светло-желтой форме. Они шли молча, подгоняемые резкими криками унтеров. Закончил разгрузку “американец” “Колорадо”, его оттаскивал буксир от причала. Другой буксир уже подтягивал с рейда “англичанина”.
Прошел патруль американских солдат. Американские и английские солдаты стояли у складов, охраняли штабеля грузов и артиллерию. До выхода из порта нашим морякам пришлось пробираться среди иностранцев. На привокзальной площади, как перед парадом, тесно друг к другу стояли японские батальоны.
Только на Светланской, главной улице города, меньше встречалось иностранных солдат. Тротуарами завладела праздничная, по-летнему одетая толпа, мелькали офицерские мундиры различных армий.
Особняк, в котором прежде находился штаб Тихоокеанского флота, занимали англичане. Английский офицер, к которому обратился Никитин, пожал плечами и спросил:
— Разве у вас есть флот?..
У магазина “Кунста и Альбертса” навстречу шел морской офицер и двое матросов с винтовками. Еще издали на лице лейтенанта отразилось изумление, сменившееся широкой улыбкой. Капитан-лейтенант Никитин узнал своего однокашника Леню Бакшеева.
Лейтенант был очень рад этой неожиданной встрече.
— Черт возьми, ты?! Нет, не может быть. Колька! Я глазам не верю! Так ты пришел на “Орионе”! Откуда?! Какими судьбами?
— И я рад, Леня, очень рад… но…
— Ах да! Ты прав, мы устроили запруду из всей этой швали, я не имею в виду прелестных дам. Смотри, какая блондинка!
Зайдя за угол, он сказал своим матросам:
— Вот что, ребята. Видите, кого я встретил! Ну так вот: знакомьтесь и идите куда-нибудь в тихий уголок на два часа. Затем прибыть к ресторану “Версаль” и ждать у входа. И чтоб ни-ни, ни в одном глазу!..
Матросы дружно и весело гаркнули:
— Есть, ваше благородие!
— Кру-угом! Вот так! Эть, два! Курс на Семеновский базар. Н-но помнить!..
— И-иесть! — ответили теперь уже все четверо разом.
Оба зала ресторана — и нижний, и верхний, — несмотря на ранний час, гудели от разноязычного говора. В дверях моряки остановились. Все столики были заняты, во втором зале, видном снизу через огромную выемку в потолке, огороженную перилами, двое американских офицеров удерживали третьего, пьяного в лоск.
— Обычная сцена, — сказал Бакшеев. — Наверное, опять рвется прыгнуть вниз на пари. Несколько типов уже поломали кто руки, кто ноги, а один убился насмерть. Имей в виду, что надо прыгнуть па занятый столик. Вот в чем весь шик. Ну, идем, Варфоломеич знаки подает.
Седой официант провел их в угол за пальму.
— Берегу столик для своих, — сказал он, устало улыбаясь. — Обедать будете или только закусить?
— И обедать и закусить. Спасибо, Иван Варфоломеевич. Старого друга встретил.
— Вижу, что не тутошний. Угостим. У нас все есть, для своих, конечно. Не беспокойтесь, Леонид Васильнч, и накормим и напоим.
— Насчет питья как ты, Коля? А мне, сам знаешь, — вахта. Если рюмку, две?
— И мне не больше. Дела у меня очень серьезные.
— Вот и распрекрасно! — сказал официант, будто обрадовавшись, что среди всех этих пьяниц нашлись два скромных человека, и свои — русские.
— Ну, Коля, рассказывай! Так ты с того самого “Ориона”, что вогнал в тоску нашего последнего адмирала? Ты, конечно, слыхал о нашем Свекоре! Нет?! Такая колоритная фигура! Он служит посредником между остатками эскадры и различными миссиями. Спиридон Фомич вначале обрадовался, когда узнал, что к нему в эскадру вливается свежая единица, а затем, особенно после приезда одного немца, который, говорят, плавал с вами, а потом сбежал где-то в Голландской Индии, увидав, что корабль захватывают “красные”, расстроился. Ну, что улыбаешься? Я забегаю вперед, не выслушав тебя, извини, но тебе, я знаю, очень важно, что о вас думают здесь. Ну, рассказывай… Спасибо, Варфоломеевич! За встречу… И рассказывай!