После слов Брюшкова по кубрику пошел гул.
— И мы слыхали, — сказал раненый матрос и вытащил из кармана свернутую в несколько раз газету.
— Закурить, что ли, хошь? — спросил Брюшков.
— Опосля и закурим, а сейчас вот послушаем, что пишут о партизанах беляки, они-то уж знают, есть ли партизаны или я набрехал тут. Вот слушайте! Газета называется “Свободный край”, у них тоже свое понятие о свободе. Все читать не буду, кто хочет, после прочтет. Только немного по существу вопроса. “Дальний Восток, — пишут беляки, — представляет собой ярко пламенеющий костер большевизма, который ничуть не склонен потухать, но, наоборот, ежеминутно грозит перекинуть пламя в соседние местности. И это несмотря на то, что здесь-то всего более сосредоточено той иностранной силы, на которой мы строим все наши расчеты как на силе реальной в борьбе с большевизмом…” И вот немножко дальше: “Весь Дальний Восток сейчас должен рассматриваться как театр военных действий”. Вот оно как. товарищ Брюшков!.. Да куда же ты собрался? Сейчас резолюцию будем выносить! И вы, товарищи?
Брюшков, Грызлов, Бревешкнн и еще человек тридцать стали поспешно выходить из кубрика.
— И отлично! — сказал Громов, когда они ушли. — Без них воздух будет чище. Это, товарищ Илья, монархисты в большинстве, а за ними потянулись выжидающие из зажиточных мужичков, а также эсеры.
— Ах, контра?
— Не все, да не успели, не смогли всем разъяснить.
— Жизнь разъяснит. Теперь, товарищи, надо решать, и немедленно, как выбираться из петли, в которую вас загоняют интервенты и беляки, пока есть хоть малая щелка. Тут недалеко материк, тайга, там наши!..
Председатель следственной комиссии капитан Нортон попросил командира катера обойти вокруг клипера. Высокий тощий английский моряк с трубкой в зубах рассматривал такелаж и корпус корабля. Остальные члены комиссии тоже вышли на узкую палубу. Среди них были вице-адмирал Лебединский-Свекор, капитан первого ранга Струков, майор Нобль, барон фон Гиллер и еще несколько человек в военном и штатском из белогвардейской контрразведки.
Вице-адмирал сказал капитану Струкову:
— Выглядит клипер как будто удовлетворительно.
— Отлично! Возможно, все не так серьезно, как нам доложили.
— Очень серьезно! Вы бы поговорили с Никитиным! Как он мне отвечал! Все старался скрыть! Нет, Федор Павлович, не поддавайтесь первому впечатлению. Вам как боевому командиру прежде всего подай внешний вид, только иногда за этим бравым видом такое скрывается!.. Поверьте моему опыту.
Из уважения к представителям “Союзного штаба” говорили только по-английски.
Капитан Нортон буркнул, не вынимая трубки изо рта:
— Парочка повешенных на рее только украсит этот хорошо выправленный такелаж.
— Боюсь, что парочкой не удастся обойтись, — сказал Гиллер.
Нортон повернул к нему голову:
— Не тревожьтесь, барон, мы будем справедливы. Стива Бобрин, как только заметил на палубе катера начальство, сразу догадался, кто пожаловал, и замахал рукой.
Нобль спросил:
— Кто это так непосредственно выражает восторг по поводу нашего прибытия?
Барон ответил:
— Единственный человек, заслуживающий доверия. Его показания будут иметь огромную ценность.
Вице-адмирал радостно воскликнул:
— Лейтенант Бобрин! Да-а, отличный молодой моряк. Редкий, можно сказать, в наше тяжелое время.
— Вызвать завтра в восемь! — приказал капитан Нортон. Катер, обойдя “Орион”, направился к миноносцу. “Отранто” стоял в полумиле от клипера, ближе к выходу из бухты.
Старший офицер сидел в кресле у круглого стола из красного дерева, и, хотя за бортом было еще светло, яркая лампа освещала карту, развернутую на полированной столешнице. Командир стоял и, прищурясь, рассматривал побережье Японского моря от мыса Поворотного до Императорской гавани.
— Да, положение! — сказал командир. — Точь-в-точь как в Плимуте.
— Не совсем. Я бы сказал — почти. Здесь обстановка намного сложней. Я бы сказал — гибельней.
— Ну уж, Николай Павлович, вы сгущаете краски! Да, обстановочка не из простых, но у меня остается еще надежда…
— Слабая, Воин Андреевич. Не будем себя обманывать. Нам следует быть готовыми ко всему и принять безотлагательные контрмеры немедленно! Завтра уже будет поздно.
— Да, но что?.. Какие меры?
— Частично вы их уже приняли. Вот карта на вашем столе. Вы погрузили уголь…
Воин Андреевич прошелся до двери, вернулся к столу:
— Действительно, вы же знаете, я давно думаю о возможности выбора. И выбор только один, почти как в Плимуте. Но там никто не подозревал, что мы решимся на такой шаг, привыкли к русской покорности, они даже в душе не верили в серьезность революции у нас, все экспедицонные корпуса снаряжались главным образом чтобы “застолбить” золотоносные, нефтеносные, лесные и прочие участки и как устрашение для соперников. Думали, что воспользуются нашей слабостью… Там нас не сторожили, не обвиняли. Теперь этот “Отрантишка” — словно пес у ворот… Пока нам повезло только с углем. Какой подлец этот начальник порта! Взял двести фунтов стерлингов. Говорит, что “вам все равно, деньги не ваши, а мне — сами понимаете: жалованье не платят уже полгода. Надо как-то жить, две дочери, сын…” И, по существу, он прав. Да! Еще говорит, что все тащат, разворовывают Дальний Восток. Японцы почти очистили остров. Вывезли все, включая адмиралтейский якорь, лежавший здесь со времен Невельского, запасы фуража и всех лошадей в придачу. Что делается, Коля!
— Надо действовать решительно, не теряя ни минуты.
За бортом послышался шум парового катера; он прошел невдалеке, вода в графине качнулась несколько раз и замерла.
Оба настороженно прислушались. Когда шум винта затих, командир взволнованно продолжал:
— Вы забыли, Николай Павлович, что не только мы с вами на клипере. А матросы? Как они отнесутся к новым тяготам, риску и, что скрывать, возможно, верной гибели?
— О гибели говорить еще рано. Матросов я беру на себя… За дверью раздался характерный стук — ленивый, небрежный.
— Герман Иванович! — обрадовался командир, как будто тот должен был принести неожиданные новости, которые снимут с него непосильный груз.
Радист вошел, как всегда с печальной саркастической улыбкой, и остановился посредине салона, спрятав руки за спину. Без вводных слов он стал передавать содержание телеграммы:
— “Отранто” приказано повысить наблюдение за “Орионом”. Категорически запретить общение с берегом. Капитан получил нагоняи за то, что дозволил нам отбункероваться. Прибыла следственная комиссия. Только что. На катере. В числе инквизиторов наш барон Гиллер в новенькой английской форме. В телеграммах его называют экспертом по русским вопросам. Все! — И добавил от себя: — Положение гадкое. Хуже трудно представить.
Командир и его помощник молчали. Несмотря на все, в них еще тлела какая-то смутная надежда, что “все обойдется”: комиссия не приедет, вице-адмирал сменит гнев на милость, новые, более важные дела заставят англичан оставить клипер, да и мало ли что могло случиться в это смутное время. Но ничего отрадного не произошло. Петля сжималась все туже. При полном молчании появился лейтенант Бобрин.
— Прошу извинить, я, кажется, помешал, на мой стук никто не ответил. Ваше высокоблагородие, господин капитан второго ранга…
Командир болезненно поморщился:
— Ну что вы, Степан Сергеевич, все “благородите” меня! Был давно приказ перейти на новую форму обращения. Ну, что там у вас случилось?
— На мой взгляд, у нас происходят события недопустимого характера.
— Ну, что там еще?
— Сейчас в матросском кубрике происходит сходка. Я слышал сам, как беглый матрос или, вернее, субъект в матросской форме призывал захватить шлюпки и бежать на материк к партизанам. Его следует немедленно арестовать и выдать властям!
— Николай Павлович, выясните, что за сходка! Я же приказал — никаких сходок. У вас, Бобрин, есть еще и приятные новости?
Стива погасил улыбку на своем сияющем лице.
— Прибыла следственная комиссия, и среди них вице-адмирал. Последнее обстоятельство дает право надеяться, что с нас снимут многие обвинения. — Стива не выдержал и опять улыбнулся.