Промолчал и скатившийся по склону вместе с костылем Лазарев. Впрочем, Трофим, может быть, и не смолчал бы, да тут Аким сказал такое, что не до Сашкиных переживаний стало.
— Братцы! Слушайте! — начал Жихарев. — Мы удачно спустили в долину бульдозер. Он здесь и на той стороне реки может и трелевать, и кусты, подлесок резать. Нам теперь нет никакого смысла идти запланированным маршрутом. Его предложили лишь потому, что со стороны ледяного моста до просеки в долине путь преграждают шивера…
— Правильно! Правильно, Аким ты наш Семеныч! — заорал Филя-тракторист. — Вот это да! Плевали мы теперь на шивера и с той и с другой стороны! Вернемся по нашей просеке к дороге, оттуда по ледяному мосту на другой берег — верхом, верхом, — вот к тому месту. — Он показал рукой на заречную кручу. — И руби просеку дальше! Путь на самом трудном участке сокращается вдвое!
— И заработок, и прогрессивка, и премия нам обеспечены! — Попов готов был колесом пройтись от восторга. — Качать бригадира!
Взяв в руки по копаленку, Сашка в прекраснейшем расположении духа отправился к реке потрошить птицу.
«Вот повезло! — думал он. — Три минуты… Да где там три. минуты не прошло, а мы отстрелялись. Даже жаль немного. Собирались чуть не полгода, охотились — минуту. Вот ведь как бывает. Скорое исполнение желаний — не велико удовольствие. Нам бы походить, поискать, может быть, и отчаяться, а вместо компота, как Филя говаривал, и попалась бы копалуха с выводком… Пострелял я их всех, конечно, зря. Злость сорвал. Только чего ж мне злиться? Все хорошо. И в каталог мою находку занесли, и имя алмазу я дал, и в газете обо мне написали… «Счастливчик», как назвала меня Анка. Да счастья нет».
Он вышел к реке у широкого плеса. Вода хоть и темная, вроде бы ржавая, была здесь прозрачна. Сквозь ее толщу хорошо виднелись полуокатанные, со срезанными углами, но еще шероховатые камни подтопленного русла. Берег обрывался уступом. Солнечные блики, пробиваясь сквозь толщу рыжей воды, играли на дне даже в метрах двух от Сашкиных ног, а дальше — тьма, коричневая, омутная.
Попов сел на валунчик у самого уреза, так что река омывала головки резиновых заколенных, на манер ботфортов, сапог. Ухватив копаленка и как бы взвесив его, Сашка подумал, что в дичине килограмма два вкуснейшего нежного мяса.
«Глиной обмажем, запечем под костром, и перья ощипывать не надо. Сами слезут. А уж вкуснота — неописуемая! Сразу двух не слопаем — на ужин останется. Возиться не придется. А то уж сейчас слюнки текут. Ждать-то часа два придется. Ничего, потерпим».
Отрубив ножом голову глухаренку, Сашка вспорол брюхо и подивился обилию желтоватого, влажно поблескивающего жира в огузке. Он выкинул потроха и бросил птицу в воду у берега.
— Мойся, прополаскивайся сама, — сказал он вслух. — Я за второго примусь. Так быстрее будет.
Второй копаленок — видимо, самка — оказался еще жирнее, и, выпотрошив птицу, Сашка долго отмывал осаленные, будто осклизлые, руки. В холодной воде, да без мыла мытье шло почти безуспешно.
— А черт с ними! — сказал вслух Сашка, вытер ладони о рубашку. — Наплевать.
Потом он взял одного копаленка, валявшегося у берега, подождал, пока стечет вода, затем достал другого.
И тут на вывернутом жире огузка он увидел очень крупную искрящуюся каплю. Вода, вытекшая из тушки, лишь омыла ее — так плотно искристая крупная капля пристала к жиру.
Сашка ощутил, что ноги стали будто ватными, не держали его. Он не то сел, не то плюхнулся на гальку. Отвести взгляд от прилипшего к жиру кристалла было невмоготу.
— Ал… ал-ма-аз… — пошевелил онемевшими губами Сашка. Голос осекся, горло сдавило судорогой. — Алмаз… Ал…
Рыжая река, пики елей будто поплыли куда-то. Закружилась у Сашки голова. Попов едва не повалился на бок. Кристалл словно вспыхнул радугой. Он был чуть меньше найденного пять дней назад в глыбе на съезде в карьер, но красивее его и округл, что ценится особо. Ведь об этом ему сам Ашот говорил. Легкий янтарный налет окрашивал камень, однако прозрачность додекаэдроида была удивительной.
Ошеломленный сказочной, невероятной удачей, Сашка, все еще не веря себе, поднес тушку с прилипшим к жиру алмазом к самым глазам. В сознании вспышкой мелькнули слова Ашота Микаэляновича, который через несколько дней после находки водил Попова по фабрике:
«Жировой способ извлечения алмаза известен так давно, что сделался легендарным. О нем рассказано еще в сказках Шехеразады о Синдбаде-мореходе. Там говорится о недоступном ущелье, в котором якобы обнаружились целые россыпи. Чтоб добыть алмазы, люди пошли на хитрость. Они швыряли в ущелье жирные куски мяса. Орлы начали слетаться в ущелье за легкой добычей и тащили ее в гнезда. Птиц били влет, и алмазы, прилепившиеся к жирному мясу, доставались людям.
Потом эту же легенду приписали Александру Македонскому и его воинам, которые дошли до Индии. Ведь Индия самая древняя страна, где добывали алмазы. Африканские коренные месторождения открыли лишь в середине прошлого века…»
— Какое мне дело до Синдбада-морехода, сказок «Тысячи и одной ночи», Александра Македонского, африканских месторождений… — Попов едва шевелил непослушными губами. — Снова идти к Ашоту, будь он проклят!..
Сашка почувствовал, что его корчит неведомая сила.
И он заплакал…
Упав на прибрежные камни, он колотил по ним кулаками, не ощущая боли. Потом долго тихохонько, утробно скулил, не отирая бегущих слез. Рыдания сдавили глотку, сковали грудь. Ему хотелось орать от злосчастья, но он не мог.
Вдруг Сашка сел, в глубоком отчаянии прижал алмаз, зажатый в кулаке, к колотившемуся сердцу.
— Не отдам… — по-змеиному прошипел он, а потом взвизгнул: — Нет! Нет! Не отдам! Мой! Он — мой!
«Что ж ты сделаешь с ним?» — посмеиваясь, будто зашептал ему на ухо Ашот. Это послышалось так явственно, что Попов сжался в комок и огляделся. Около — никого.
— Продам… — утирая тыльной стороной ладони затекшие губы, сказал Сашка. — В отпуск поеду и продам. Неужели охотников не найдется? Найдутся. Есть охотники…
Какие-то страшные рожи замельтешили в воображении Попова. Герои десятков детективных фильмов и книг предстали перед ним. Будто страшный листопад закружился перед его мысленным взором. Каждый тянул руки к алмазу, прижатому к бешено стучащему Сашкиному сердцу. Рожи ухмылялись, грозили и, словно экран, сознание Сашки заслонило дуло пистолета. «Давай! Давай!» — раскатами стенал чей-то жуткий голос в звенящей пустоте.
От такого «видения» Попов как бы очнулся.
— Тьфу ты, черт! — сказал он вслух. — Чего это я? Сбрендил?
Сашка огляделся, словно утверждая себя вот здесь, на берегу реки, переполненной темной водой. Он отер рукавом заплаканное лицо и подивился своим слезам. Но когда он разжал кулак и поглядел на крупную, чуть желтоватую и в то же время прозрачнейшую каплю, им овладела паника. Сашка и подумать не мог о том, чтоб сдать алмаз. Это даже в воображении было свыше его сил. Однако он понимал и другое: попытка одному, в одиночку, реализовать сокровище чревата самыми неожиданными и, может быть, трагическими оборотами.
«У меня же есть друг, — подумал Попов. — Ну, одно дело алмаз, найденный в карьере. Но тут-то не карьер! Само собой, что Малинка объяснял: и подобная находка принадлежит государству. Даже статья в УК есть… 97. Сколько старший лейтенант ни старался втемяшить: мол, преступление, преступление… но наказание-то за него — лишение свободы на срок до шести месяцев… Общественное порицание.
Есть смысл рисковать. Хорошо, что Малинка провел лекции по правовому воспитанию. По крайней мере знаешь, что к чему. Правда, существует еще статья 167. Но о ней лучше не думать…»
Размышляя, Попов окончательно вроде бы оправился от потрясения. Достав мятый платок, он завязал алмаз в узелок и положил в карман. Однако чем больше он думал о том, чтобы привлечь к делу Трофима, тем меньше верил в его согласие. Но надо было решаться, решаться сейчас, пока они здесь, а не в поселке…