— Не «как», а «почему».
Разговор с Сашкой успокоил Трофима, и Сашка явно понимал: болтовня эта нужна Лазареву, растерявшемуся на какое-то мгновение.
— Ну почему?
— Потерял ощущение машины. На секунду, на несколько. Не помню. Пошла она сама по себе, а я сам по себе. Понимаешь? Потерял с пей контакт.
— А теперь?
— Не знаю.
— Может, мне за рычаги сесть? А, Трош?
Лазарев только головой помотал.
Чуть пригнувшись, Сашка заглянул в лицо друга:
— Еще такая попыточка — гробанемся в озеро.
— Убирайся к черту! Я не звал тебя!
— Не ярись, командир. Не положено.
— Без тебя тошно… Напрямую подниматься? Или наискось по склону?..
Сашка вскинул брови и поморгал белесыми пушистыми ресницами:
— Наискось. Напрямую ты уже пробовал — сорвался.
— Верно. Наст я тут содрал. Заскребут траки, как мне по сердцу…
— Это точно. Как ты не дозаправился?
— Не снимай с меня кожуру. Ужо! Потом.
— Я ж не ножичком — «экономочкой», — хохотнул Сашка. — Знаешь, сколько я по первому году по кухне отнарядил? Картошки через мои руки прошло — вагон!
— Добро.
— Ничего себе «добро».
— Попробуем вылезти, говорю. — Трофим обхватил ладонями рукоятки фрикционов и несколько раз то сжимал, то разжимал пальцы, прилаживался ухватиться поудобнее, точно именно от этого зависело, удастся или нет выбраться им из ловушки глиняного оползня. — Вот что, Сашок, моральная поддержка — великая вещь, но займись-ка делом. Подкачивай все время топливо вручную.
— Само собой. — Попов с привычной небрежностью принял предложение, словно он-то его и высказал, добавив: — Направо подавай.
— Почему?
— Склон ровнее.
— Откуда знаешь? — продолжая примериваться к рукояткам, не глядя на Сашку, спросил Лазарев.
— А когда я козлом сверху прыгал, то приметил слева от тебя снежные горбы. Значит, там камни. Справа их нет. И язык оползня, если рассуждать логически, кончается здесь, где ты торчишь.
«Логически»… Ты бы попозже сказал, что вправо подавать надо.
— Вовремя сказано, командир, — мерно работая топливным насосом, проговорил Попов, и он снова, чуть пригнувшись, заглянул в глаза Трофиму: — Ну давай, давай! Не тяни, Троша!
— Дверцу открой.
— А…
— Открой!
— Да ну тебя!
— Черт! Ты вверх посмотри.
— Ну…
— Видишь, на дороге три фигуры, а не две.
— Ну…
— Двое — наши помощнички, а третий — посредник. Увидит он, что мы нарушили правила техники безопасности, и посчитает нас «убитыми» или потерпевшими катастрофу. Может, ты уйдешь?
— Нет, — резко ответил Сашка.
— Ты уверен, что наши помощники и без нас на одной машине выполнят задание?
— Выберемся.
— Я не ною.
— Давай пошли, — негромко сказал Попов.
Трофим опять дал мотору малые обороти и очень осторожно начал разворачивать бронетранспортер. Машина противно скребла гусеницами по камням, слушалась, но нехотя, будто через силу.
Во взгляде Сашки зажегся шалый огонек, и он работал с остервенением:
— Пошла, пошла, милая! Ну, еще, еще чуток!
Трофим действовал молча. Он упрямо сжал губы. Пальцы его впились в рукоятки фрикционов и точно слились с ними. К нему вернулось ощущение машины. Он сторожко чувствовал, как бьется ее сердце, иногда захлебываясь от пробившегося воздуха, и тогда ему казалось, будто и его собственное сердце замирает и работает не в лад. Он слышал скребущий звук траков по камням и как они проскальзывали по голышам на крутизне, и вздрагивание машины при этом и дрожь передавались ему. Он видел в смотровое стекло, с каким невероятным трудом бронетранспортер отвоевывал у кручи сантиметр за сантиметром, и ему представлялось, что не машина, а он сам, напрягая последние силы, задыхаясь и соскальзывая, преодолевает предательски скользкий и коварный от размягшей глины, спрятавшихся камней склон.
Наконец Лазареву все-таки удалось повести машину наискось по круче, придав бронетранспортеру более устойчивое положение.
— Ну! Ну! Вывози, родимая! — все азартнее орал Сашка.
Когда они повели бронетранспортер наискось по круче, подача горючего улучшилась. Но Сашка не перестал его подкачивать вручную. На всякий случай. Остановка была бы равносильна не просто «поражению», не только возможным юзом сползшей в озеро машины, но и гибелью Сашки. Прыгать в открытую дверцу — бессмысленно. Попов попал бы под гусеницы и его бы столкнула в озеро сама машина. А Лазарев не оставил бы друга до последней секунды. Они не говорили об этом. Все было ясно без слов.
Оползень действительно вскоре остался в стороне. Бронетранспортер увереннее стал цепляться за скудную почву, трещали под траками раздавленные камни.
— Давай, давай вторую скорость! Ну, Троша!
Трофим не отвечал, продолжая медленный и равномерный подъем. Повысить скорость значило увеличить расход горючего. Лазарев не мог пойти на такое. Слишком памятным оставался для него первый нерасчетливый рывок. И Лазарев знал, что второй промашки, даже если они и не свалятся в озеро, посредник им не простит. Не имеет права простить.
Сашка орал, будто одержимый, толкал Трофима локтем в бок. Однако Лазарев молчал и продолжал делать свое дело так, как он считал нужным.
Добрых полчаса понадобилось им, чтоб преодолеть каких-то тридцать метров кручи. Когда машина выползла на грейдер, посредник, ни слова не говоря, отошел в сторону, словно ничего не произошло и он ничегошеньки не видел.
Потом дела пошли как по маслу. Они прошли на предельной скорости остаток пути, опоздав к десанту лишь па пять минут расчетного времени. Ребята, которые их ожидали, и поволноваться толком не успели, а потому встретили их в меру радостно, не спросив о причине пустяковой задержки. К месту сбора десантников доставили точно по расписанию. На рапорте у капитана Чекрыгина Лазарев доложил о происшествии, хотя Сашка убеждал Трофима, что все это чепуха и дело выеденного яйца не стоит.
Капитана Чекрыгина обеспокоило в донесении два обстоятельства: почему Лазарев небрежно отнесся к тому, что его помощник не дозаправил машину, и, во-вторых, какие воспитательные меры думает принять старший сержант Лазарев к подчиненному, который оставил свой пост во время опасности.
— Ответа тотчас не спрашиваю, — сказал капитан. — Подумайте и доложите мне завтра после вечерней поверки.
Но едва Лазарев и Попов покинули кабинет, как капитана вызвал к себе начальник. В коридоре Чекрыгин столкнулся с майором-посредником. Тот остановил его:
— Водители вам доложили, капитан?
— О чем, товарищ майор?
— О происшествии на глиняном оползне по-над берегом озера.
— Конечно, товарищ майор. Адские водители, вы хотите сказать.
— Райские! Райские, товарищ капитан.
Чекрыгин улыбнулся:
— В раю такого, я слышал, не бывает.
— Только в раю такое и бывает, — авторитетно заверил майор. — Лазарев на липочке висел. До сих пор не могу попять, что меня удержало и я не снял их. Наверное, его храбрость. И отчаянная удаль Попова. Вот сорвиголовушка! Но каков! Он же рисковал больше, чем водитель. Когда они пошли вправо, Попову в случае чего и прыгать было некуда! Столкнула бы его машина и накрыла в воде.
— Простите, товарищ майор… Вы считаете, риск был оправданным?
— Как всякий большой риск: и да и нет. Понимаю, что победителей судят. Строже, чем побежденных, если хотите. Так вот. Оба водителя вели себя и смело и осторожно. В их действиях я не приметил пи бесшабашности, ни излишней перестраховки. Проще — трусости.
— Но…
— Помощник водителя струхнул. Осуждаю, по не наказывал бы. Я видел его там, над кручей. Это для пего такой урок, какой не всякий солдат получает за весь срок службы… Вы воевали, товарищ капитан?
— За хвост подержался, как говорится. Восемь месяцев и девятнадцать дней. Второй Белорусский.
— На одном фронте, значит. Так вот, товарищ капитан. Я командовал танковой ротой. — 11 майор назвал помер полка и гвардейской дивизии. — Так вот, в то время, капитан, я бы, если не уговорил, то выкрал бы у вас этих ребят. Ей-ей, утащил бы!
И они оба рассмеялись.
— Извините, капитан, но вы — сухарь.