Летучие скалы… Отец любил это место. Прошлым летом несколько раз уезжали туда на воскресенье: автобусом, попутными машинами… А однажды, когда к ним присоединились Вагины, и Ася тоже, — на глиссере…
— Так я говорю?! — спросил боцман.
И краснофлотцы ответили ему:
— Так.
— Тогда шабаш! — скомандовал боцман.
Весла легли на сиденья, гребцы закрепили их вдоль бортов.
— Поставить рангоут!
Краснофлотцы впятером установили мачту. Боцман убрал кормовой флаг и сменил румпель.[3] Когда подняли паруса и уселись на дне шлюпки, как это положено, лицом к парусу, боцман скомандовал:
— К повороту!..
Фок[4] заполоскал, потеряв ветер. Зато выброшенный влево кливер[5] напрягся, как тугой барабан, и, слегка кренясь на левый борт, шлюпка понеслась к далеким Летучим скалам…
Краснофлотцы натянули фланелевки.
Ася и Тимка пересели на дно шлюпки. Ася уже не плакала. Но глядела куда-то мимо Тимкиного плеча и время от времени судорожно поджимала губы, чтобы сдержать всхлип.
— Боцман! — позвал костлявый и горбоносый, стриженный наголо краснофлотец, который сидел до этого на веслах справа. Из-под тельняшки на груди его выбивались черные волосы. — Плесни воды.
Боцман вытащил из-под сиденья небольшой анкерок.[6] Тимка помог ему налить воды в черпак.
— Жратвы нет — хоть попить, — сказал горбоносый.
Ася всхлипнула:
— А у нас есть жратва…
— Что же ты скрывала, сестренка?! — уставился на нее черный, как негр, с белыми волосами краснофлотец, который был, пока шли на веслах, правым загребным. — Утаить хотела? Не по-флотски!
— Она хотела от тебя утаить, а с нами поделиться, — сказал усатый.
Ася улыбнулась непослушными губами, потом заплакала, потом обмахнула слезы и то ли тихонько засмеялась, то ли всхлипнула.
— У нас много! — похвалилась она.
Тимка показал:
— Под сиденьем, в сумке!
Выяснилось, что у них было пять банок щуки в томате, восемь банок сазана, четыре куска хлеба и несколько пластиков колбасы.
— Тут и взаправду пировать можно! — обрадовался впередсмотрящий.
Боцман кашлянул.
— Пировать будем после. Два хлеба пацанам, два поделить. Открой четыре банки сазана, остальные спрячь, Нехода. Путь долгий.
— Мы не будем! — сразу вмешалась Ася. — Мы не хотим есть.
Тимка поддержал ее. В конце концов боцман велел два куска хлеба и четыре пластика колбасы спрятать для них. Впередсмотрящий Нехода аккуратно завернул еду в газету и велел открыть не четыре, а три банки сазана.
— Перекусите потом, — сказал он Тимке и Асе. — Мы, признаться, вторые сутки без крохи во рту…
Тимка и Ася хотели протестовать: было очень стыдно, что им оставили половину хлеба, но чернокожий правый загребной, подняв кверху указательный палец, напомнил:
— В шлюпке командует боцман.
— Ладно, вы хоть это захватили! — похвалил Нехода.
— А это не мы, — сказала Ася. Плакать она уже не плакала, но спотыкалась на каждом слове и, глотая спазмы, делала неожиданные паузы. — Это один Кравцов там грабил для немцев, а Тима отнял…
И все одобрительно посмотрели на Тимку.
— Зря мы повернули! — сказал пятый краснофлотец, который был на веслах слева, самый молодой, улыбчивый, похожий на юнгу. — Надо было сходить в город! Там сейчас все эти кравцовы повылазили! Шлепнуть бы одного — двух, а уж тогда — в море!
Боцман хмуро вздохнул и не ответил, глядя в светящийся горизонт.
Когда разделили хлеб, колбасу (горбоносый отвернулся при этом, а Нехода, накрыв пайку ладонью, спрашивал его: «Кому?»), до блеска вычистили и выкинули за борт жестянки из-под сазана, боцман сказал:
— Если нас перехватят в море — нам крышка, но если будем жаться к земле — засекут береговые посты, и крышка наверняка. Потому, решаю, будем двигаться открытым морем. Других предложении нет?
Других предложений не было.
Ветер туго напряг паруса, и шлюпка в стремительном крене ощутимо прибавила ходу, когда боцман переложил руль, забирая глубже в море.