Тихонов, если нечего было передавать, быстро отстраивался от помех и ждал. Иногда это ожидание длилось и десять минут, и полчаса, и час. Больше Колька не выдерживал и уходил, ловя на спине упрекающий взгляд Тихонова и жалея его.
Веселее было, когда Тихонов передавал, особенно открытым текстом. «Валун», «Валун»… — звал он. — Я — «Ветер». Как меня слышите? Прием». Если «Валун» отвечал быстро, Тихонов подмаргивал Кольке: мол, порядок. Если не отвечали долго, Тихонов тоже не огорчался, а терпеливо повторял позывные до тех пор, пока не дожидался ответа.
Но после потопления двух немецких транспортов Тихонову разрешили работать только на прием, а передавать что-либо запретили. Тихонов объяснил Кольке, что немецкое командование встревожилось и хочет найти эсминец, поэтому нельзя работать на передачу, а то немцы засекут радиостанцию, узнают координаты эсминца, пошлют самолеты или подводные лодки, чтобы потопить его. Сообщил также, что поэтому на эсминце сейчас усиливается противолодочная и противовоздушная оборона.
Колька жалел Тихонова и поэтому заходил к нему. Сейчас в радиорубке стало совсем скучно, но Колька по-прежнему заглядывал туда. Правда, долго там высидеть не мог.
Радиорубка была рядом с ходовой рубкой, и Колька нет-нет да и заглядывал туда, особенно когда на руле стоял матрос Марченко. Тот ему объяснял рулевое устройство, показывал, как пользоваться компасом, как удерживать корабль, чтобы он не рыскал на курсе.
— Хочешь быть рулевым?
Кольке не хотелось обижать Марченку, но он все-таки сказал откровенно:
— Не, я лучше сигнальщиком. Как дядя Семен.
СЕМЕН НИКИФОРОВ
С Семеном Никифоровым у Кольки были особые отношения. Пожалуй, сигнальщик был с Колькой строже, чем другие моряки, но и заботливее и добрее. И Колька был с ним ласковее, чем с другими, слушался его во всем.
Если Семен заступал на вахту, Колька надевал его старый бушлат, тоже карабкался на сигнальный мостик и не сходил оттуда до тех пор, пока не сменялась вахта. С мостика было видно, как кипит за кормой вода, как от форштевня, словно гигантские усы, разбегаются две большие полны. Люди на палубе кажутся маленькими, коротконогими, забавно смотреть, как они передвигаются.
Еще интересно смотреть, как тренируются комендоры. Корабль ощетинивается стволами зенитных пушек и пулеметов, грозно разворачиваются в сторону возможного появления противника орудия главного калибра. Лейтенант Дроздов забирается на дальномерную площадку и оттуда протяжно кричит:
— Фугасным!.. Дистанция!.. Очередь шаг один!.. Залп!
Кольке тоже хочется на дальномерную площадку, но подняться туда он не решается: лейтенант Дроздов никого из посторонних туда не пускает. Только один раз, когда не было тревоги, Дроздов разрешил Кольке посмотреть в дальномер, но это было в открытом море, и Колька ничего особенного не увидел, заметил только, что волны через дальномер кажутся громадными, а чайка, залетевшая в поле зрения, показалась величиной чуть ли не с корову. Колька успел даже разглядеть, что глаза у чайки карие и вроде бы чуть раскосые.
В свободные минуты Семен рассказывал Кольке о секторах наблюдения, о сводах сигналов, начал потихоньку обучать его флажному семафору. Колька обладал той неуемной любознательностью, которая отличает деревенских мальчишек, и проявил незаурядную настойчивость в изучении сигнального дела. Он с увлечением читал пухлые книги свода сигналов, отыскивал в них пояснения тех или иных сочетаний, и все они казались ему очень значительными, а иногда и удивительными. Он уже знал, в какой ячейке какой лежит флаг, знал, что, скажем, флаг «Б», или «Буки», как говорят на флоте, означает «Дать больше ход», а флаг «В», или «Веди», сообщает, что курс ведет к опасности. Вообще на флоте все буквы произносят, как в старину: «Аз, буки, веди, глаголь, добро…» «Аз» означает: «Нет, не согласен, не разрешаю», а «Добро» наоборот: «Да, согласен, разрешаю», поэтому матросы чаще говорят не «да» или «нет», а «добро» или «аз».
Занятия отвлекали Кольку от навалившегося на него горя, он иногда совсем забывался, бойко помахивал флажками и весело спрашивал: