Нервно поглаживая бородку, Тронковский спросил:
— Уничтожить в гнезде... Как вы себе это представляете практически?
— Точно так же, как и вы! — отрубил Кадиус. — Эпицентр удара Берлин, радиальное расширение поражаемой зоны на двести — двести пятьдесят километров, и на нацистах можно поставить крест. Тело гитлеризма и его ядовитый дух исчезнут с лица земли, как страшный мираж. Это будет самая быстротечная война из всех, известных в истории. Нет, не быстротечная. Молниеносная! Миллионы людей вздохнут с облегчением. Планета, как живой организм после вмешательства хирурга, избавится от злокачественной опухоли. Конечно, появится рана, — Кадиус развел руками, — но она скоро заживет, о ней забудут, как забывают про выдернутый зуб или удаленный аппендикс.
— Ну что ж, профессор... Оставим на минуту то, что скажут потомки по адресу могильщиков целой страны. Предположим, что ваши сравнения успокоят нашу совесть. Предположим также, что мы присвоим себе право действовать от имени человечества. И все же вы не учли одно важное обстоятельство. Кому мы передадим наше открытие? Армия вашей страны, профессор, капитулировала. Регулярные войска моей родины потерпели в боях поражение. Воинские штабы ликвидированы, генералы, избежавшие концлагерей, натянули на себя гражданские костюмы и разбрелись кто куда. Где их искать? Вы не знаете, я тоже не знаю. Кто же, в таком случае, умело подготовит и со знанием дела направит удар трокад по вражеской территории?
БУСЛАЕВ ВСТУПАЕТ В БОРЬБУ
— Согласен, друг мой Ян, тут есть над чем поразмыслить, — оживился Кадиус. — Но это уже детали, а с деталями всегда можно справиться.
— Но с теми деталями, о которых мы говорим, справиться невозможно, возразил Тронковский. — И я не отступлю от своего решения, профессор. Я встревожен будущим нашего открытия. Один неверный шаг, просчет — и все обернется бедой. Пока работа в стадии завершения, в самый раз свернуть и прекратить ее. Иначе может случиться непоправимое...
— На войне без жертв не бывает, — изрек Кадиус.
— К дьяволу такие теории, если они граничат с безумием! Мы с вами в состоянии сровнять с землей города, превратить в пустыню целую страну. Да, это мы можем. Но сможем ли мы в бою, на фронте применить свое открытие? Нет, не сможем! И вы это знаете. Вот почему я прекращаю исследовательскую работу, прекращаю раз и навсегда.
— Вы отступаете как трус, в предпоследнее мгновение, за несколько шагов до финиша. Будьте же ученым, черт побери, и оставайтесь им хотя бы полтора-два месяца, а потом можете от всего на свете откреститься, на все наплевать, если у вас девичьи нервы, и уйти в монастырь.
Брови Тронковского удивленно поползли кверху.
— Напрасно вы так, профессор. Мы не брали друг перед другом никаких обязательств. Мои взгляды вы теперь хорошо знаете. Тем не менее вам это не помешает принять собственное решение. Последние перед финишем шаги вы вольны сделать без меня, я вам не помеха.
Галей понял, что именно в эту фразу Тронковский вложил особый смысл. Слова поляка магически подействовали на Кадиуса. С профессора в миг слетело все напускное, наигранное. Сразу исчезла иллюзия внешнего спокойствия, которое он упорно демонстрировал перед Тронковским. Остались лишь беспомощность и растерянность.
Мозг Анри Галея работал с напряжением, но не все было ему понятно в этом словесном поединке. Не так-то просто оказалось непосвященному разобраться в потоке сложнейшей информации, который неожиданно обрушился на него.
Тонкие руки Жермен несколько раз приближались к лицу Галея. Она положила перед ним салфетку, поставила столовый прибор. Он слегка посторонился. Чувствовал на себе ее взгляд, это его беспокоило и сковывало, пальцы, державшие вилку, стали непослушными и неуклюжими.
— Месье чем-то расстроен?
В голосе Жермен появились едва уловимые новые нотки, и вся она сейчас казалась другой — исчезли отчужденность и холодок. Теперь он мог бы дать ей лет на пять меньше, чем в те минуты, когда впервые увидел. Она оказалась совсем молодой. Наверное, здесь, на вилле, ей живется не очень весело. Именно поэтому, оставшись наедине с Галеем, девушка вдруг невольно стала сама собой, стала человеком, у которого появилась возможность на какой-то миг отключиться от привычных забот и почувствовать себя непринужденно, как в домашней обстановке или в кругу друзей.
Удобно устроившись с ногами в мягком кресле, Жермен вдруг спросила, сколько Галею лет. Он пробормотал что-то себе под нос, не поднимая головы от тарелки. Тихий смех прошелестел по комнате.