— Вода в реке — рис на рынке.
Как и всякий бедняк, он радовался счастливым приметам сытого полугодия. Лично ему половодье сулило одни заботы. Его сампан с драконьими глазами на носу и счастливыми иероглифами по бортам и так уже слишком долго простоял на приколе. А теперь еще приходится ждать, пока спадет вода. Плыть по реке, у которой нет берегов, — чистейшее безумие. Нет, старый Вем не спешит распустить перепончатый, как крыло нетопыря, парус. Он слишком плохо знает Красную реку, чтобы рисковать сампаном, который дает ему не только дневную чашку риса, но и крышу над головой. Другого дома у них с внучкой нет и не будет. Они принадлежат к загадочному племени бродяг, которые родились и умрут на воде.
У них есть свои города и плавучие рынки, куда сплываются тысячи сампанов и джонок, десятки тысяч лодок с гребцом на носу или на корме.
Шестилетний сын его Хоан рос здоровяком, а старшая дочка, красавица Суан, родила внучку, обещавшую стать столь же красивой. Потом Суан умерла от оспы, а жену Ло Тхи Динг, которую он взял из племени кхонтаев, смыло с палубы в тайфун. Когда же люди с Запада забрали в армию сына и услали его за океан на войну, Вем остался с внучкой вдвоем. Всем сердцем привязался он к внучке Хоанг Тхи Кхюе. В шесть лет на нее уже стали заглядываться люди, а монах, одиноко живущий в лесной пагоде за рекой, сказал, что такие удлиненные личики и крохотные ножки бывают только у тайских принцесс. Монах подарил ей амулет — тигровый коготь с письменами и даосским знаком триединства, заключенного в круг.
На следующий год отца Хоанг, который служил на угольных разработках в Хангае, арестовали и увезли в страшную тюрьму на остров Пулокондор. С того дня Вем впервые понял, что значит бояться. Это было тоскливое, ни с чем не сравнимое по глубине предчувствие неизбежной потери. «Лучше умереть вместе со всеми, чем жить одному», — сказал он себе и стал брать внучку с собой на охоту. Постоянный страх за нее со временем не проходил, а лишь становился острее. А когда китаец, скупавший у Вема змей, растолковал ему смысл иероглифов на когте, старик окончательно уверился в правильности своей бесхитростной жизни, несмотря на все ее потери и боль. «Страх потерь — преходящее счастье» — так читались письмена. Милая девочка, Белый нефрит…
С тех пор как созрел скороспелый рис трех лун, из которого плетут самые красивые шляпы с картинкой, видимой на просвет, Вем и Белый нефрит жили на одном месте. В узком, защищенном от тайфунов заливчике мирно стоял их сампан среди таких же стареньких лодок с глазами дракона. Когда по Красной проносился патрульный катер или быстрая канонерка, маленькая деревня начинала тихо покачиваться под переплеск воды. Скрипели мостики, перекинутые от сампана к сампану, колыхался зеленый покров водорослей. В плавучем поселке есть свои улицы и переулки, крохотный ресторанчик и даже парикмахерская. Скиталец Вем уверен, что в заливе живется не хуже, чем в городе. Полиция беспокоит не часто, а тэи и вовсе не суются в такие места. Все близко, все под рукой. Не надо стоять в очереди у водоразборной колонки — достаточно забросить на веревке ведро. Утром приплывет продавец риса, к вечеру завернет на своем челноке торговец лапшой. А если понадобится образок Будды или кончатся ароматные красные палочки, Вем может сходить в пагоду на горе, где растет священное дерево дай с белыми цветами. Они пахнут прозрачной горечью, навевающей успокоение и печаль. Новый бонза растолковал Вему смысл надписи, высеченной на черной плите, которую поддерживает бессмертная черепаха. «Человек сам должен суметь разбудить в себе мужество. Иначе оно не придет к нему никогда», — сказал монах и повел Вема к алтарю, на котором стоял Будда-мальчик. С бессмертной, все понимающей улыбкой он одной рукой показывал на землю, другой — на небо. Монах объяснил: «Ни обитатели неба, ни животные, которые не способны оторваться от низменных забот, не могут найти истину. Только человек! Он один соединяет землю и небо». — «А что есть истина?» — спросил Вем. «Ее надо обрести самому», — ответил бонза. А когда Вем вновь пришел в пагоду, монах поведал ему о подвиге Нгуэна Хюэ, поднявшего восстание тэйшонов. Конечно, Вем и раньше слышал эти священные для каждого вьетнамца имена, как знал он про сестер Чынг, про рыбака Ле Лоя, чей меч и ныне хранит озерная черепаха. Но впервые довелось ему услышать, что легендарные герои, которые на протяжении веков спасали страну от захватчиков с севера, не только совершили подвиги, но и обрели истину. «Каждый из них нашел ее сам, — закончил монах. — Но она оказалась общей для всех. — И, помолчав, добавил: — Родина — вот единственная истина».