— Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? — Но Тихомиров не понял его, и Николай пояснил: — Помните, которую вы положили в книгу мемуаров?
Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову.
Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то виновато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой милиционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина.
— Нет… — хрипло протянул Тихомиров. — Нет, МОЯ ветка — с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая.
— Товарищ старшина, — попросил Грошев, — позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что…
— Неужели вы меня подозреваете? — вспыхнул Тихомиров и стал самим собой — волевым, собранным офицером.
— Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок.
— Тогда я не понимаю…
— Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны, а пока давайте отдохнем.
27
Николай сел в машину Тихомирова и устало откинулся на спинку — хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом.
— Значит, вы опять за кордон?
— Не знаю… Если получится…
— А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю… Кстати, ваше электронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?
— Нет, еще не срабатывало… А почему вы опять об этом спрашиваете?
— Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.
— Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновременно другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.
— Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.
— Опустить не сможет — предусмотрено. Разбить — не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной.
— Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?
— В принципе возможно. Но я такого не замечал.
Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние подозрения — жулики не проверяли тихомировскую машину, это уж точно. А представить себе, что он умышленно возил с собой столько денег, — трудно. Ведь он несколько раз ездил в заграничные туристские поездки и если бы знал о деньгах, то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в другое место. То, что этого не сделал Волосов, — понятно. Он не знал, где он остановится после совершения преступления, и ему следовало прятать свои капиталы так, чтобы они всегда были рядом. Тихомирову этого не требовалось. Николай положил деньги на приборную панель машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил:
— Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось?
— Да нет… Не показалось… Просто это тоже секрет изобретателя, — усмехнулся Николай.
— А все-таки…
Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.
— Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня «разрабатывать», вы ведь наверняка узнали обо мне… ну, если не все, то очень многое?
— Как вам сказать, — замялся Николай.
Это была его «кухня», пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу, он потянулся к бумаге, в которую была завернута последняя из вытащенных Тихомировым пачек денег. Александр Иванович тяжело вздохнул.
— Что ж… Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем… разве это так уж плохо — быть сентиментальным?
Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
— Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единственной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продумали. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака — нам было просто хорошо.