— Вечно вы, Николай Антонович, фантазируете, — ворчливо заметил “крючник”. — То с бланками вам эта история понадобилась, то еще оружие захватить. Люди у нас есть, оружия тоже не так уж мало. На тюрьму надо было прямо идти. А то, видите ли, сами им козыри в руки дали. Так ударили бы по ним — пух и перья полетели бы! Наши-то совсем близко, слышали — в Белом Ключе? Верст десять всего будет.
— Да поймите же вы! Если мы эти склады не захватим, они оружие шантрапе своей раздадут. Вот тогда и дерись с ними. А с бланками действительно дал я маху, поверил этому змеенышу. Ну, я еще доберусь до него… Постойте, постойте… — “Красноармеец” даже приподнялся, опираясь на плечо “крючника”. — Видите, пролетка остановилась у пристани, видите?
— Ну, да, да! А чего там?
— Вон из нее высокий светлый парень узел тащит. Это же тот самый ублюдок! Вот бы попался он мне сейчас…
— Так за чем же дело стало? — “крючник” сунул руку в карман.
— Вы что, Алексей Григорьевич, забыл”, где вы? — жестом остановил его “красноармеец”. — Или вас ненависть к большевикам до такого безрассудства довела, что вам и умереть сразу охота? Не велика цаца, чтобы нам с вами из-за него пропадать. И так от нас не уйдет…
— Видишь, сколько пароходов, — говорил в это время Андрей Наташе. — И все кверху идут, в Казань, в Нижний… В Самаре уже беляки.
Они стояли у самого края пристани. Быстро темнело. Чуть слышно плескалась внизу совсем черная вода. На мачтах зажигались сигнальные огни. Прямо над ними возвышалась двухпалубная громада парохода.
Над самой головой раздался очень громкий басовитый гудок. Они вздрогнули от неожиданности.
— Пора мне, Андрюша. Мама там уже беспокоится. — Наташа на мгновение прижалась к нему. — До свидания. И помни: я тебя жду, очень!..
Долго, словно в каком-то оцепенении, Андрей провожал глазами огни удалявшегося от пристани парохода. В раздумье он даже не заметил, что стоит на самом краю неогороженной носовой части огромной, как лабаз, плавучей пристани. Крутом не было ни души.
Увидятся ли они? Завтра он уйдет воевать. Обязательно уйдет! Как-то все обернется? Нет, все будет в порядке: беляков разобьют, Наташа приедет обратно, и их дружба… Дружба? Нет, он ведь любит Наташу. Любит!.. Какое слово!.. Так и не успел ей сказать его. Никогда не знал, что это так трудно — расставаться. “Жду тебя!..”
Вдруг Андрея будто что-то толкнуло. Инстинктивно он быстро обернулся и вздрогнул: прямо перед ним, шагах в двух, затаился в узком проходе между горами тюков высокий худой мужчина. Вот он шевельнулся, и в руке его что-то блеснуло в отсвете слабых огней.
“Нож!” — мелькнуло у Андрея.
Незнакомец еще шевельнулся. Андрей попятился назад, совсем забыв, что стоит почти на самом краю пристани.
— Молись богу, паскуда, — процедил сквозь зубы незнакомец.
Еще шаг назад, и Андрей потерял палубу под ногами — полетел в черную бездну. Раздался лишь короткий вскрик, затем плеск…
— Туда тебе и дорога… — Оглянувшись, “крючник” воровато шмыгнул за тюки…
— Я, как светать начнет, уеду, Вася, — говорила Евдокия Борисовна, сидя тем же поздним вечером с мужем на неосвещенной терраске. — Приходится так. Ты уж не обижайся, побудь сам с детьми. А мне никак тут оставаться нельзя.
— Эх, Дуня, Дуня! И что наделала, чего добилась? А если они надолго, навсегда, как быть-то? И зачем тебя в красные директоры понесло!..
— Не надолго они, временно. До седых волос дожил, а все не понимаешь, что власть-то Советская — наша с тобой власть, народная. Мы теперь хозяева жизни, а не они. Хватит, погнули на них спину.
— Да мы-то неграмотные, воевать как — не знаем даже толком. А у них господа офицеры сызмальства к военному делу приучены. Вон они Симбирск берут. И Самару прихлопнули… И Казань вот-вот, говорят, заграбастают. А красные твои сопляков, вроде нашего Андрюшки, набрали с заволжского завода да думают побить настоящее войско. Ерунда это!..
— Так войска и у них-то настоящего мало. Сами господа офицеры и воюют за солдат. А которых они мобилизовали, те скоро поймут, что супротив себя идут…
— Тебя не переговоришь, — с неудовольствием прервал жену Василий Петрович. — Да и не поможешь теперь ничем. Все равно тебе надо от них схорониться. Может, и правда ненадолго эго. А куда ж ты теперь уедешь? Последние пароходы уж, верно, сейчас уходят.
— Нет, не последние. Да и на лошадях можно с обозниками уйти. Пока не знаю, куда-нибудь схоронюсь. Будет возможность — весточку пришлю. Не беспокойся, главное — детей береги. — Евдокия Борисовна не выдержала — негромко всхлипнула в темноте.
— Ладно, не плачь. Думаю, обойдется все, — примирительно сказал муж. — Вот только с Андреем как быть?
— И где же он сегодня пропадает? — сокрушенно вздохнула Евдокия Борисовна. — Не попрощаешься даже. Он тоже должен уходить, Петрович, обязательно должен. Ему ведь еще опаснее, чем мне.
Сильно ударившись о воду, Андрей погрузился в нее с головой. В ушах зашумело, все тело охватила страшная слабость. В его сознании мелькнуло: “Тону? Ну нет, у самой пристани — и утонуть! Не-ет!..” Он сильно взмахнул руками и оказался на поверхности. Кругом, куда ни взглянешь, возвышались борта пароходов и барж. Как в колодце — не выберешься. Закричать? А если тот бандит следит? Еще пальнет. Нет, лучше потихоньку самому…
Быстрое течение бурлило у судов, затягивало под борт. Одежда и ботинки намокли, тянули вниз, мешали плыть, карман тяжело хлопал по ноге. “Казенный наган, — вспомнил Андрей. — Еще потеряю”. Он вытащил револьвер, зажал дуло зубами и энергичнее заработал руками и ногами. Но прохода к берегу не было видно: везде, казалось, сплошной стеной темнели суда. Куда же плыть? Андрей уже совсем было начал терять надежду выбраться отсюда живым, когда сбоку появился просвет. Вскоре ноги коснулись дна.
Он свалился на еще теплый прибрежный песок. Сколько лежал — не помнил. Когда поднялся, весь дрожа в мокрой одежде, над Волгой уже брезжил сероватый рассвет, подул легкий предутренний ветерок, а у пристани опять загрохотали по булыжной мостовой телеги.
“Ну, подождите же! — Андреи медленно поднимался по бесконечно длинной лестнице в город. — Мы с вами еще расправимся”.
Добравшись до дому, он с наслаждением сбросил в своей каморке прямо на пол мокрую одежду и мгновенно заснул.
— Вы сначала испытайте меня, а тогда уж гоните, — с обидой говорил Андрей Ромашов, стоя перед начальником штаба 1-го Симбирского полка. — Я же не какой-нибудь там буржуйский маменькин сынок, а рабочий. С двенадцати лет в типографии. Работать не мал был, а вы теперь: “Не дорос!”
Андрею так и не удалось прибавить себе годы — потребовали документы. Пришлось показать единственное, что у него с собой было, — похвальный лист об окончании церковноприходской школы. И вот теперь его отказывались записывать в полк.
— Вижу, что не барчук, — возразил начальник штаба, до которого добрался упрямый парень, — а все же молод очень. Ну что это — шестнадцать, хоть и рослый ты.
— А в ЧК с бандюгами воевать — не молод?
— Ну ладно, ладно. Видно, уж больно хочешь повоевать за революцию. Зачислим! Только, если труса сыграешь, выгоню и собственноручно по шее надаю. — Начальник штаба что-то написал на клочке бумаги. — Вот найдешь командира третьей роты товарища Мельникова и отдашь ему. Ясно?
— Так точно! — по-военному щелкнув каблуками, радостно воскликнул Андрей и вылетел из комнаты.
Однако все это оказалось легким разведывательным боем по сравнению с тем, что пришлось выдержать Андрею, когда он уговаривал Лесова. Битый час просидел он в кабинете у председателя губчека. Лесову было совсем не до Андрея. То и дело приходили сотрудники, беспрерывно звонили два телефона. Где-то на улицах стреляли — подняли голову при приближении своих скрывавшиеся раньше враги. Надо было обеспечить порядок, эвакуацию людей, имущества… Но несмотря на все это, Лесов успевал в промежутках между решением очередного вопроса говорить со своим курьером:
— Нет, нет, братец! Поедешь в Алатырь.