Понеся большие потери, Али Шах отступил. Мы сделали свое дело, как и полагается солдатам Народной армии. Справился со своей операцией и русский доктор, лейтенант Петров… Весь мокрый от пота, сорвал с себя маску, стащил с рук операционные перчатки, сказал устало, негромко:
— Вот и все!.. Махаммад будет жить!
Прислонился спиной к окошку, чтобы остудиться, взвешивает на вытянутой ладони две ставшие бурыми от запекшейся крови свинцовые пули, извлеченные из тела мальчика.
— Это ему на память. От советского доктора дяди Вани… — И заулыбался своими пухлыми губами, довольный, что сумел-таки осилить, успешно провести эту сложнейшую операцию в необычных полевых, а точнее, фронтовых условиях…
Стекло в окошке треснуло мягко, без особого шума. Доктор вздрогнул от сильного удара в спину, с удивлением оглянулся, посмотрел в темноту ночи и медленно, цепляясь руками за стенку, стал валиться, как подкошенная сосна от острой пилы лесоруба.
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — закричал не своим голосом Ниточкин и бросился к доктору, не дал упасть ему на земляной пол, принял на свои сильные руки.
…Он лежал на мягкой соломе, укрытый полушубком. Лицо сразу осунулось, потускнела голубизна глаз. А рядом — Ниточкин. Растерялся сержант, не знает, что и говорить в таких случаях надо.
— Рана пустяковая… Я вот укольчик один сделаю…
— Не суетись и не хитри, Саша, — отвечает Петров тихим голосом. — Укольчик твой не поможет… Я врач… Все понимаю…
Попытался чуть пошевельнуться. Боль по всему телу. Застонал тяжко.
— А вы потерпите, товарищ лейтенант… Скоро наш вертолет прилетит… По рации сообщили… В один миг в госпитале будем… — успокаивает Ниточкин.
Петров знал, что свои в беде не оставят. Интересно, кого пошлют? Вопрос только один: не поздно ли будет?
У нас все пилоты классные. Отчаянные. Особенно когда надо спасать человека… Вот и сейчас можно не сомневаться: прилетят в любую погоду.
— А может, попить желаете? — Ниточкин никак не угомонится. — Чай черный, как деготь, с лимончиком…
— Иди лучше к мальчику… Там ты больше нужен… Я здесь с командиром… поговорю. Иди же, Саша, иди!
Ниточкин бурчит что-то невнятное себе под нос, но слушается лейтенанта, идет в соседнюю комнату, где еще не отошел от наркоза Махаммад. Я ближе подсаживаюсь к Петрову.
— Что, прибавил я тебе хлопот, командир? — улыбается он через силу.
— Ничего… Все обойдется, — говорю я ему.
— Обойдется, — думая о своем, соглашается он со мной. — Махаммад будет жить! Это точно… Это главное… А остальное несущественно… Главное — мальчик!
— Мы все не знаем, как и благодарить тебя, доктор.
— Свои люди — сочтемся, — пытается он шутить.
Помолчал немного, лизнул языком шершавые губы и с вопросом довольно неожиданным обратился ко мне:
— А ты женат, командир?
— Не успел еще, все воюем…
— Я тоже не успел… В отпуск собрался… Свадьбу играть дома. А ночью вот подняли… По вашей просьбе… На помощь… — Лейтенант рассказывал с придыханием. — Невесту Таней зовут. Она у меня добрая. Лицо смешное, в веснушках… А глаза синие с отливом… Глянешь в них — на душе радость…
Веки прикрыл, устал, лежит тихо, Таню, наверное, свою вспоминает.
Я хотел было встать потихонечку, огонь поубавить в керосиновой лампе, а он снова заговорил:
— Не уходи, посиди рядом. Весна скоро. Сеять надо… Вы тут быстрее кончайте свою контру. А тогда ко мне в Орел в гости… Испечет мама пирог. Угостит молочком топленым с пеночкой зажаристой… Только адрес запомни. Обязательно…
Я запомнил твой адрес, Ваня. На всю жизнь. Не раз брался за ручку, чтобы написать письмо родным, и не мог. Мы все же поймали Али Шаха, разгромили его банду. Скоро очистим всю нашу землю от этой нечисти… Скоро! И тогда я обязательно приеду в Орел, Московская улица, 114, квартира 9…
Приеду, чтобы низко поклониться твоим степным полям, отцу с матерью, твоей Тане…