Он понял ее предостережение.
— Лейтенант Дапью намекал мне на то же самое. Я не собирался игнорировать его совет. Но сегодня… Ваш шеф и этот парень, поляк, зашли в тупик. Они не смогут работать вместе, хотя, кажется, уже стоят на пороге заветной цели. Тронковский заявил, что немедленно прекращает работу в лаборатории.
Эти слова словно током подбросили Жермен в кресле.
— Не может быть! Между ними никогда не возникало трений. Откуда вы это взяли, Анри?
— Меня позвал Кадиус. Кажется, он сделал это преднамеренно, в расчете, что я стану свидетелем их разговора, закончившегося конфликтом. Я понял: профессор хотел через меня сообщить организации о неожиданном саботаже Тронковского. Расчет Кадиуса прост: антифашистское подполье любой ценой должно оказать влияние на поляка, с тем чтобы он продолжил исследования до конца. Судя по словам Кадиуса, речь идет о судьбе открытия, которое можно будет использовать как оружие страшной силы в борьбе против Германии. Тронковский решительно против этого. Он считает открытие слишком опасным и боится, что оно принесет людям большую беду. Но он не был до конца откровенным, его угнетала какая-то мысль… Как видите, Жермен, совет Дапью теряет смысл. Надо немедленно сообщить нашим обо всем. Наладить связь со штабом группы за два-три дня практически невозможно. Может быть, вы имеете прямой контакт с Дапью?
— Нет, не имею, — призналась Жермен.
— Значит, придется идти по цепи явок. На это уйдет не меньше недели. Здесь товарищи переусердствовали с конспирацией. Что же нам остается? Главное — не упустить контроль над виллой. Кто знает, как все обернется. Может, кроме нас, кто-то еще проявляет интерес к этому дому и его обитателям. Случается, узел рассекают одним ударом. Поэтому я не хочу блуждать в тумане. Чтобы не ошибиться в решительный момент, необходимо знать, какого зверя держат в клетке Кадиус и Тронковский. Трокады… Что это — газ, взрывчатка, смертоносные лучи?
— Верьте мне, Анри, — Жермен приложила руку к сердцу, — мои сведения о их работе более чем приблизительны. Однажды Тронковский встретился мне в очень приподнятом настроении. Он вроде бы шутя сказал: «Мы выискиваем осколки неба и складываем в карман. Но не приведи господи хотя бы один такой осколочек уронить на землю!» В лаборатории, — Жермен подняла глаза кверху, указывая на потолок, — они занимаются какими-то исследованиями материи, похоже, космического происхождения. Добавить к этому не могу ничего, детали мне неизвестны.
— Очень жаль… — Галей, задумавшись, то складывал, то расправлял салфетку. — Почему Кадиус, профессор, известный ученый, так цепляется за Тронковского?.. Ну, ассистент закусил удила, может, он характер хочет показать, цену себе набить. Что из этого? В конце концов профессор мог бы проучить упрямца и поставить точку над «i» без него. Если все так серьезно, как преподносит Кадиус, чт о мешает ему указать строптивому парню на дверь, а самому тут же закатать рукава? Но он уговаривает поляка, едва не умоляет его опомниться… Кадиус, мне кажется, в растерянности.
— Что вы этим хотите сказать? — насторожилась Жермен.
— Хочу сказать, что ваш профессор без Тронковского беспомощен, как дитя. Вот что меня удивляет.
— Ну, это слишком, Анри.
— Возможно. И все же Кадиус в панике. Я понял. Он на мели.
Садовник стоял у камина. Темная от загара рука сжимала трубку телефона.
— Да, да… С вашего разрешения, месье, если можно — немного громче… Благодарю вас, теперь слышу значительно лучше. Конечно, ваша просьба будет сегодня же передана экономке…
Осторожно шагая по мягкому ковру, Анри попятился и возвратился в столовую, где Жермен все еще убирала со стола посуду.
— Забыл спросить, — притворяя за собой дверь, сказал он. — Кто это почти каждое утро передает вам приветы по телефону?
— Мне, по телефону? — девушка удивленно передернула плечами. — Как-то однажды звонил молочник, из лавки, а больше, к сожалению, не помню… Через кого мне передают приветы?
— Считайте, что я ошибся, — улыбнулся Галей, — мне так показалось или приснилось.
Жермен удивленно смотрела на Анри. А он, приложив палец к губам, кивнул ей и быстро вышел в коридор. Наверху, в гостиной, что граничила с залом, где был установлен телескоп, как и прошлой ночью, царила тишина. Маятник больших часов в деревянном футляре бесшумно отсчитывал время. Хрусталь, гобелены, замысловатая резьба на старинных шкафах и креслах все, что окружало Галея, уже не поражало воображения, не ослепляло роскошью, как тогда, впервые при электрическом освещении. Днем цвета обрели пастельность оттенков, и от этого вещи словно сливались в едином гармоничном ансамбле, становились неназойливыми для глаза.
Подождав, не появится ли кто-нибудь в гостиной, Галей решительно взялся за ручку двери.
Бледно-фиолетовый свет струился в зал, наполнял его через стеклянный потолок-купол странным мертвым светом. Все предметы вокруг обрели какие-то нереальные цвета. Перешагнув через стальные рельсы, Галей обошел основание телескопа и на мгновенье остановился перед высокой белой дверью, из которой тогда, ночью, выбежал Тронковский.
В душу вдруг закралось сомнение, вроде бы он делал что-то не так, как следовало. А вообще-то, кто он такой — Анри Галей, вчерашний сержант-парашютист разгромленного немцами десантного полка, беглец из лагеря для военнопленных, рядовой подпольщик-антифашист одной из групп Сопротивления? Имеет ли он моральное право вмешиваться в течение жизни незнакомых ему людей и чужого дома? Его послали на улицу Красных Роз не для того, чтобы встревать в дела окружающих. Может быть, и правда автомат в руки, и сиди себе внизу, в холле, или где-нибудь в другом укромном месте, в саду, наблюдай да прислушивайся, как и подобает солдату на посту, а все остальное — не твоего ума дело?
От этой мысли Галея разобрала злость на самого себя. Он резко толкнул дверь.
— Это вы, Жермен?
Голос принадлежал Тронковскому. Он сидел спиной к двери, обхватив руками голову. На длинном узком столе хаотично разбросанные бумаги. На полу кучка пепла, она еще алела, там что-то дотлевало и дымилось. Пахло гарью.
— Это я, месье Тронковский, — ответил Галей, окинув взглядом довольно просторное помещение. Над столом, на стене, виднелись мраморные панели с несколькими рядами электрорубильников. Толстый многожильный кабель извивался змеей и исчезал под паркетом. Приземистые, тяжелые кубы-шкафы в рост человека, сваренные из металла, жались твердыми боками один к другому. На их стенках вздувались рубцы от автогена, точно шрамы, и от этого громадные сейфы имели зловещий вид. На некоторых вспучилась, обгорела зеленая краска, словно по металлическим тумбам кто-то прошелся сильным огнем.
Подняв бледное лицо, Тронковский сердито спросил:
— Вы пришли меня уговаривать?
— Где Кадиус? — прервал его Галей.
Поляк равнодушно пожал плечами.
Обойдя кучку пепла, Галей присел на угол стола. «А ведь ему нет еще и тридцати», — подумал он и наклонился к Тронковскому.
— С какой стати, Ян, вы изображаете подмастерье Кадиуса? Трокады ваше открытие. Вы один совершили его. При чем тут Кадиус?
Щеки Тронковского медленно зарделись, в глазах вспыхнуло изумление, он смотрел на Галея с выражением человека, которому предстояло решить сложный ребус. Так просидели они несколько минут, изучая друг друга. Наконец на губах поляка заиграла едва заметная улыбка.
— Похоже, профессор не ошибся. Наверное, вы в самом деле учились в нашем технологическом… Если вы обо всем догадались, то к чему вопросы? — Тронковский повел рукой вокруг. — Это его дом, его лаборатория, тут все необходимое для работы. А у меня, кроме мозга, ничего нет… Вот вам и ответ на ваше «с какой стати?».
— Понятно. Вы начинали еще там, в институте?
— Да, Кадиус читал у нас курс теоретической физики. Нет, нет, бездарью его не назовешь, у него острое аналитическое мышление, он необыкновенно жаден до новых идей, с ним чувствуешь себя уверенно. Когда я изложил ему свои первоначальные робкие соображения, которые уже начинали выстраиваться в определенный ряд, когда начал вести расчеты, когда поделился с ним своей гипотезой… о, профессор среагировал мгновенно! Придав моим расчетам строгую форму, он тут же выступил с научным сообщением. Его имя замелькало в специальных вестниках, о нем заговорили ученые. Для меня, тогда еще студента, авторитет профессора Кадиуса был импульсом, придававшим силы. Я трудился по восемнадцать часов в сутки и не знал усталости. Передо мной открывалась такая бездна нового, такие окна в необыкновенное, что просто не было времени замечать, с каким тонким умением Кадиус прирастает к моей работе, вживается в мои мысли и одновременно создает себе ореол глубокомысленного первооткрывателя, который щедро и бескорыстно делит свой опыт и знания с любимым и в общем-то небесталанным учеником… Сейчас даже не верится, с какой удивительной быстротой продвигалась работа. Когда я перешел к экспериментам, результаты ошеломили нас обоих. Кадиус запретил мне разглашать полученные данные, все исчезало в его стальном сейфе. Работа продолжалась в атмосфере строгой секретности. И вдруг — война. Гитлеровцы ворвались в Польшу. Я намеревался отправиться на родину, в Варшаву, однако Кадиус убедил меня остаться здесь. Мы с ним покинули лабораторию института и переселились сюда, на виллу. Здесь я увидел это оборудование. Не знаю, когда он успел смонтировать его, но такого мощного комплекса не было и в технологическом… Вот вам вся правда. А теперь идите. И советую не задерживаться в этом доме, если дорожите жизнью. Тут вам уже делать нечего…