Я приготовился проиграть — в таких вещах мне обычно не везет. Бросили монету, и я глазам не поверил: еду! Ура!
ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ
— У тебя, Василь, уже есть опыт обращения с этой таратайкой, тебе и карты в руки! — почтительно сказал президент фирмы, заталкивая в лодку топор, ружье, лопаты и тощий рюкзак с харчами. — Только, умоляю, не гони, не дай бог обломать винт или что-нибудь в этом роде. Как еще Павел нам доверил!
— Народ здесь отличный, что и говорить, — ответил я, запуская двигатель, — с себя снимут и отдадут, коли надо.
Члены фирмы, собравшись на берегу, наперебой давали разные советы.
— Ну, ни пуха ни пера!
— К черту, к черту! — Прогрев движок на малых оборотах, я резко повернул рукоятку газа, и катер лихо прыгнул вперед. Погнали!
На полной скорости, спугнув зазевавшуюся ондатру и показывая класс вождения, мы взяли первый поворот, обогнув обжитый нами холм. Слева промелькнула шатровая церковь с отливающими серебром маленькими главками и перекрытыми «бочками»-пристройками. Здесь малослободское кладбище, изрядно запущенное, но очень живописное. Наряду с красно-фанерными современными обелисками, там было множество деревянных, безо всякой планировки поставленных крестов и даже остатки старинных северных срубов.
Справа и спереди, светя почти нам в лицо, поднималось ослепительно яркое солнце. Небо было такого пронзительно голубого цвета, который я увидел, наверное, впервые. Ни пыли, ни водяных паров — это был воздух как таковой, без всяких примесей, и от этого потоки солнечного света, которые затопили землю, казалось, все красили в голубой цвет: и траву, и сосны, и песок, и пенные «усы» нашего резвого катера. Это было удивительное голубое утро.
Я постепенно все круче и круче забирал рукоятку газа. Наш катер уже не плыл, а летел по гребням мелких волн, и тонкое пластиковое днище глухо гудело от их ударов.
Андрей укоризненно покосился: впереди был крутой, почти под прямым углом, поворот. Я сбросил газ почти вовремя и на пределе, но взял поворот. Пашкин самодельный катер — посудина коротенькая, но широкая. Он не склонен к опрокидыванию при разворотах на скорости, но его, как блин, довольно сильно заносит.
Мы прошли нормально, хотя и самым берегом, и я облегченно вздохнул. Не сели, и то ладно! Ну, что делать, если я неисправим: я не могу долго делать одно и то же, сосредоточиться на чем-нибудь практическом, меня тянет вечно в облака. Воспаряю, так сказать, на крыльях мечты. Нет, надо как-то научиться бороться с проклятой рассеянностью, особенно когда находишься при исполнении.
Я повел катер собранно, строго. Когда впереди показались пенные струи порога, я сманеврировал на малом ходу так, чтобы при проходе самого опасного места не нужно было делать ни малейшего поворота, — строго по прямой. Я подкрался к порогу, как охотящийся кот, и тут рванул газ до упора. Проскочили в тучах брызг идеально, и шеф прокричал:
— Делаешь успехи, старина!
— Расту! — в шутку ответил я, подмигивая.
До нашего промежуточного «варакского» лагеря оставались считанные километры, когда Андрей беспокойно начал ерзать на своем сиденье.
«Чего он, — подумал я, — идем резво, каких-то полтора часа в пути». Но шеф продолжал крутить головой.
— Чуешь? — наконец подтолкнул он меня локтем.
— Чего? Все идет нормально! Блеск!
— Неужели не чувствуешь? Гарь. Лес где-то горит!
Теперь и я ощутил запах горелого. Синева солнечного дня стала прямо на глазах меркнуть, и скоро небо затянулось мутно-белесоватой пеленой, сквозь которую солнце казалось ровненьким розовым кружком.
— Странно, — показал я Андрею, — первый раз вижу такое розовое солнце. Как пуговица.
— Если бы только это, я бы пережил как-нибудь. Хуже другое. Дым идет навстречу нам, и с каждой минутой все сильнее и сильнее. Пожар, видно, нешуточный.
Тут мы, как на грех, попали в шлейф едкого дыма. У меня сразу перехватило горло, и я закашлялся.
— У-у, черт, щекочет! — оправдываясь, сказал я.
— Ха, щекочет! Не то слово! Я же вижу, Василь, как ты зашелся весь. Сбавь обороты, а не то влетим в скалу или на валун наскочим.
В этот момент мы проходили как раз мимо вараки. Уж этот участок был мне хорошо знаком! Не останавливаясь, прошли мимо старой нашей стоянки и вскоре подрулили к устью нужной нам речушки. Если по Вилюге, продуваемой ветром, дым полз полосами, отдельными зарядами, то здесь, в лесу, он стоял сплошной стеной. Солнце уже совершенно не просматривалось. Стало трудно дышать, в горле словно целая пригоршня горьких пилюль застряла. Я заглушил мотор и, чтобы не повредить случайно винт, зафиксировал его в надводном положении. Андрей вытащил из кокпита короткие легонькие дюралевые весла, протянул мне одно, но вдруг застыл в этой позе, не выпуская из руки блестящей лопасти.
— Слушай, а ведь, пожалуй, придется отказаться от идола, — сказал он, испытующе глядя на меня, — видишь, что творится? Нужно поворачивать оглобли. Погорим в буквальном смысле.
Эта мысль показалась мне крамольной: как так, быть рядом с разгадкой тайны, после всего перенесенного и пережитого, и отступиться? Как показаться ребятам, с какими глазами? Нет, благодарю покорно! После того случая — с лодкой дяди Сергеева — я был морально подготовлен не только к тому, чтобы глотать дым, я полез бы и к черту на рога!
— Что ты, Андрей? Неужели уходить, когда осталось-то всего ничего? Ну, час туда, час там… В конце концов, если прижмет огонь, дадим деру.
— Я был как-то на пожаре. Горел обыкновенный крестьянский дом — несколько десятков бревен. У меня в пятидесяти шагах брови обгорели, представляешь? Нет, старик, верховой таежный пожар, бывает, прет, как паровоз; уж коли накроет, не убежишь.
— В этом районе совсем недавно шел дождь. И Сергеев говорил, что здесь кругом болота, наверное, горит где-то севернее, — стоял на своем я.
— Ну, болото, положим, еще не преграда верховому пожару, тут ты меня не убедил.
На нас наползло едкое облако. Мы оба закашлялись и бросились мочить носовые платки, чтобы не дышать дымом напрямую.
«Ну, не везет так не везет, — подумал я. — Как заколдовано это место».
— Давай, чего стоишь? Если идти, то в темпе! Была не была, когда-то надо и рискнуть! — закричал Андрей.
Значит, шеф проверял меня на прочность, и только!
Андрей встал на носу. То отталкиваясь ото дна, то работая веслами по чистой воде, а то и упираясь в берег, мы погнали катер к скиту. Несколько раз мы попадали в такие густые полосы дыма, что в нескольких шагах буквально ничего не было видно и перехватывало дыхание. Тогда мы бросали весла и склонялись к самой воде. Там, казалось, воздух был чище и, если втягивать его в себя через влажную ткань, не так раздражал нос и горло. В какой-то из моментов до меня, наконец, дошло, какую трудную задачу мы поставили себе! Конечно, я веду свои записи по свежим впечатлениям, но все-таки после самих событий и невольно что-то сглаживаю, что-то пропускаю. Я делаю эту запись, когда все позади, но тогда!..
А тогда было так. Построек скита с речки из-за дыма было не видно, но зрительная память хранила изгибы берега, расположение групп ближайших деревьев. С лопатами на плечах мы вышли на пол/ну прямо к смутно обозначившемуся силуэту церквушки.
— Вышли точно. Давай отмерять три сажени. В лопате метр десять, значит… сколько будет?
— Я уж и думать забыл. В первых классах на обложке тетрадей печатали таблицы перевода старых мер в новые, да кому нужно было запоминать? Сажень — около двух метров, следовательно… Нам же еще нужно сориентироваться по странам света, а компас-то мы не взяли! — почти закричал я. — По солнцу и часам можно, я знаю: направить стрелку на солнце и разделить угол между стрелкой и цифрой «один» пополам.
— Где же мы возьмем сейчас солнце, — откашливаясь, резонно возразил Андрей, — в двадцати шагах ничего не видно. В старое время все православные церкви ставили строго по сторонам света. Алтарь на восток, кресты в плоскости север — юг. В центре алтарной стены обязательно прорезалось окошко, и во время утренней литургии священник выходил из алтаря через так называемые царские врата в сияющем ореоле солнечных лучей. Вот этим окошком мы и воспользуемся. Я встану посредине входной двери, а ты медленно перемещайся вдоль алтарной стены. Как только увижу в окно твою голову, крикну, ты замри на этом месте, как соляной столб. Это и даст нам линию запад-восток.