— А ты хоть знаешь, что в нем?
— Двести тысяч чеками Посылторга.
Между платформой, куда Лина Львовна сбросила свой вещмешок в первую послевоенную осень, и поселком, где она теперь преподавала в деревянной школе рядом с графским парком, протянулась узкая полоска пустыря.
Девочка, совсем еще кроха, закутанная в два платка, бежала через пустырь среди торчащих из-под снега стеблей прошлогоднего бурьяна. Было раннее утро, точнее, утро зимы сорок седьмого. Еще не рассвело. Цепочка расплывшихся фонарных огоньков дрожала над платформой, где стояли дощатые ларьки, скобяной и хлебный.
Девочка пробралась под локтями покупательниц и, встав на цыпочки, положила на прилавок хлебные карточки.
— Чевой-то?.. — ухмыльнулась продавщица. — Можете ими печку растопить. — И засунула в авоську буханку белого хлеба. Потом, подумав, еще буханку.
— Расщедрилась! — послышался веселый голос.
За спиной у девочки стоял большеголовый человек — тогда еще молодой Вася, без тысячерублевых мехов и мохеров, в обдергайчике-полупальтишке с цигейковым воротничком. Хромая — он и тогда хромал, — Вася прошел за прилавок и стал заталкивать в авоську девочки буханку за буханкой.
— Учись, Кирюша, пока я жив, — хохотал он при этом. — Дают — бери, не дают — хватай!
Кира, раскрыв рот, глядела, как авоська растягивается, превращаясь в длинную колбасу…
— Вася-фотограф, — объяснила продавщица женщинам в очереди, когда он с Кирой ушел. — Прохиндей редкий! А девчонка — участкового дочка. Вот он и выслуживается.
Кира с отцом и матерью жила на краю поселка в подмосковном теремке, обшитом вагонкой.
Вася-фотограф еще не успел обмести свои валенки, мама — смотать с Киры платки, как дверь в сенях хлопнула и вошел отец, в синей милицейской шинели с погонами лейтенанта, с полевой сумкой через плечо.
Увидев раздувшуюся сетку с невиданным уловом белых буханок, он нахмурился, замерзшими, непослушными пальцами выудил из авоськи одну буханку, от другой отрезал половину…
— Так ведь карточки отменили! — заорал на всю комнату Вася. — С сегодняшнего дня хоть сам жри, хоть свинью корми, никакая милиция, — он подмигнул участковому, — не запретит!
— Я не свинью выкармливаю. — Отец сунул ручки авоськи Кире в руку: — Тащи обратно… А ты, — прикрикнул он на маму, которая рванулась было к Кире, — почему не лежишь?
Мама болела — не выходила из дома.
Авоську схватил Вася, поволок ее к выходу:
— Ребенка бы пожалел, дурак! — У самой двери обернулся, крикнул: — Дураком и помрешь!..
Обитая войлоком дверь захлопнулась…
АЭРОПОРТ ДОМОДЕДОВО. 18 час 05 мин
— Говорят, яблочко от яблоньки не далеко падает, — сказал Вася, запахивая сибирскую шубу, — но может откатиться… И довольно далеко. — Он оглядел Киру с ног до головы. — Вообще ты, девочка, неплохо упакована. — Он взъерошил мех на оторочке Кириного пальто и даже зачем-то на него дунул. — Где работаешь?
Кира пожала плечами: попробуй ответь…
— Понимаю, — усмехнулся Вася. — Наивный вопрос. Кто в наше время выглядит на свою зарплату?
Он что же… не расслышал о чемоданчике?.. У кого в наше время двести тысяч в “дипломате”, да еще чеками? Это же вдвое больше, почти полмиллиона, если на черном рынке…
— Не торопишься? — Подхватив под локоток, Вася вывел ее из зала.
Приблатненный паренек поспешил следом.
В третьей багажной секции толпились у ленты транспортера пассажиры хабаровского рейса. Приблатненный сюда не зашел…
— Гляди внимательно, — сказал Вася. — Если тут не окажется второго такого чемоданишки, значит, ты, мамочка, прозевала своего миллионера.
Лента пошла. Пассажиры подхватывали свои вещи и уходили. Вася снял две громадные сумки.
Лента остановилась — вещей больше не было, секция опустела.
— Надеюсь, ты на колесах? — сказал Вася. — А? Подбросишь?
У Киры уже иссякало терпение.
— Я же сказала: отдаете мне кейс и уходите.
Васе тоже надоело:
— Дура ты! Откуда в моем “дипломате” двести тысяч?
— Не знаете, что везете?
— Я в чужие чемоданы не заглядываю!
В колыхнувшихся стеклянных дверях отразилась фигурка Приблатненного. Он вещей не получал и никуда не уходил.
— А ты?.. — В голосе Васи звучало откровенное подозрение. — Ты-то почем знаешь, что в моем чемоданчике?
— Случайно выяснилось, что мы знакомы… — Кира говорила правду: это выяснилось действительно случайно. — И мне поручили вас встретить.
И это было правдой: поручили. Но вот кто поручил?
— Значит, ты та самая дама, которая должна была ждать меня на телеграфе? — Вася вздохнул вроде бы с облегчением.
— Я и ждала на телеграфе, — обрадованно подхватила Кира, — пока не выяснилось, что вы не вылетели в тот день из-за погоды.
Кира нарушила свой главный принцип: говорить только то, что было на самом деле, ничего не выдумывая, и сразу получила по заслугам.
— Вот что, Кирюшенька, — твердо сказал Вася, — никакого кейса я тебе не дам. Никто меня на телеграфе не должен был ожидать. Это я так сказал, для проверочки. Прости старичка.
С виноватым видом пригладил ладонью меховую оторочку Кириного рукава и нагнулся за своими сумками.
— Стоять! — скомандовала Кира шепотом. — Я сотрудник уголовного розыска.
Вася как будто ждал этого. Распрямился.
— Ну что ж! Не так обидно для твоего отца, как если бы ты с теми породнилась, чья это посылочка.
Ну вот и заговорили об отце. Этого разговора Кира особенно боялась.
Но Вася не стал продолжать.
— А пальтецо это и сапожки… австрийские, — спросил он, — тебе на Петровке выдали?
— Это мои вещи.
— Кто же ты по званию?
— Капитан.
— Значит, супруг приличный человек. — Вася подхватил обе сумки одной рукой, в другой по-прежнему крепко держал чемоданчик. — Пойдем, что ли, посидим…
Приблатненный за ними не пошел.
Вася выбрал укромный уголок с аэрофлотским узким диванчиком. Отсюда было видно кафе-бар, уютно поблескивающее кофейным автоматом. Сумки Вася поставил на пол, кейс — к себе на колени.
— Вот что, Кира. Посылочку я отдам только на законных основаниях. Как у вас там полагается: согласно ордеру в присутствии понятых. Ну, хотя бы… — Вася указал рукой на пассажиров, толпящихся у стойки кафе-бара. — Хотя бы этих…
Он привстал с явным намерением пойти позвать кого-нибудь.
— Сидеть!
— Ну чего ты дергаешься? Вошла в роль? Забыла, что ты из милиции? Кто тут за нами может следить, чудачка?
— Преступник. Причем очень опасный!
— Да что ты говоришь? — Он явно не желал принимать ее слова всерьез. — Но вряд ли теперь ему что-нибудь обломится. “Моя милиция меня стережет”, как сказал поэт.
— Поэт сказал “бережет”.
— Тоже красиво. Стеречь меня вроде бы не за что. А?.. Надеюсь, ты понимаешь, Кирюшенька, что я к этим деньгам не имею никакого отношения?
— Тем более надо отдать.
В ответ он еще крепче сжал ручку кейса:
— У дяди Васи пока еще честное имя, дядя Вася никогда людей не подводил. Мне доверили без счета, в запертом чемоданчике, сказали, там фигли-мигли, ну… цацки женские… бабушкино колечко… ложечки для варенья…
Ошибки быть не могло. При досмотре багажа в Хабаровском аэропорту просвечивающая аппаратура подтвердила: кейс набит пачками денег. Сколько их — было известно заранее. И заранее договорено с хабаровским УВД: человека с деньгами пропустить.
Но Вася, разумеется, не знал, что его ведут и передают из рук в руки оперативники двух городов. Он продолжал:
— Вам же мало того, что в семье горе: человек загудел — виноват, арестован, — так вы готовы все описать. Семью по миру пустить. Я ставлю себя в его положение. Для кого он все это делал? Для себя? Господи, Кира, что нам, мужикам, надо? Сыт, пьян, нос в табаке. Ради этого нет необходимости запускать руку в государственный карман, достаточно подобрать то, что само падает. Все для вас, для наших лапушек! И вот, посуди: жена такого человека — ну, который загудел, — она не привыкла, как другие, нищенствовать…