— Подойди, — наконец сказал Катон.
Стелла отложила его оружие и встала, чувствуя, как ноги наливаются свинцом. Катон редко воздействовал на неё магией, но сейчас наверняка хотел, чтобы она, несмотря на эту тяжесть, всё же продолжала идти. Так было всегда, сколько бы Катон ни проверял её. Только у него были ответы на вопросы, которые терзали её, и утешение, в котором она отчаянно нуждалась.
— Что я тебе постоянно говорил? — спросил Катон, посмотрев на неё снизу вверх.
Даже если она стояла, а он сидел, он всё равно казался крупнее и сильнее. Стелла никогда бы не смогла сравниться с ним в этом, как и в его уме: она точно знала, о чём он спросил, поняла лишь по интонации и вздёрнутой светлой брови.
— Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее, — отчеканила она давно заученные слова.
Это было правдой, ставшей для неё молитвой. Дикая Охота брала лучшую дичь, лучшее оружие, лучших воинов, чтобы те стали Охотниками, и лучших женщин, чтобы они удовлетворяли все их желания столько, сколько они хотят. Стелла не раз заставала Катона с женщиной, а то и несколькими, и знала, что он имел право брать их.
— Именно, — произнёс он, улыбнувшись. — Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее. А кто я?
— Вождь Дикой Охоты, — едва не запнувшись, ответила Стелла.
— Правильно. Я — вождь, я и есть Дикая Охота, и я всегда беру всё самое лучшее. Понимаешь, что это значит?
— Да.
— Молодец. А теперь раздевайся.
Стелла опешила, моргнула, поначалу решив, что не распознала в словах Катона скрытого смысла. Его там никогда и не было, только не в разговоре с ней, ведь он всегда был честен и открыт настолько, насколько это возможно.
Наконец она, переборов сухость во рту, осторожно уточнила:
— Что?
— Раздевайся, — спокойно повторил Катон. — Ну же, не заставляй меня ждать.
Стелла бы и не подумала, но впервые ощутила неловкость. Ей нечего было стесняться: Катон видел её без одежды сотни, тысячи раз, когда она меняла обличье, и занимался её ранами, даже мелкими царапинами и ссадинами. Он всегда заботился о ней, потому что он был хорошим вождём.
Она бережно сняла одежду, как и всегда, когда ей не нужно было срочно становиться волчицей, аккуратно сложила её, примостив на край постели, оказавшейся ближе всего.
— Подойди, — сказал Катон, даже подозвал ладонью, будто Стелла могла перепутать направление.
Она подошла ещё на три шага, сократив расстояние между ними, и почти не вздрогнула, когда широкая ладонь Катона с длинными мозолистыми пальцами легла ей на талию.
— Феи — это пыль под нашими ногами, — вкрадчиво произнёс Катон, смотря ей в глаза. — Для нас они смертны так же, как люди — для них. Всего лишь оболочка, внутри одна гниль. Весь этот мир — лишь оболочка, ненужная, старая, рассыпающаяся, а внутри — пустота. Ты — другое дело. Помни, что Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее.
Тогда Стелла не представляла, что толкнуло его на этот странный поступок: то ли Катон ждал, пока она наконец созреет, то ли, наоборот, устал этого ждать. Она не представляла, зачем это, и сильно испугалась, когда Катон резко поднялся и припал к её губам с жадным поцелуем, руками прижимая к себе. Многочисленные крепления и застёжки на его одежде царапнули её кожу, сильные пальцы впились в спину так, что наверняка оставили синяки. Жар от жаровень, расставленных по шатру, не шёл ни в какое сравнение с жаром тела, прижавшегося к ней.
Стелла действительно не понимала, что сподвигло Катона на это, и даже привычное объяснение вдруг показалось ей странным. К тому же, она никогда не была с мужчиной и не знала, что ей делать. Некоторые Охотники, особенно те, кто лишь недавно был принят Катоном, пытались склонить её к близости, но либо Стелле удавалось отбиться, либо об этом узнавал Катон, любивший жестокие наказания не хуже вина и неконтролируемой драки. После нескольких подобных инцидентов Охота уяснила, что пытаться одолеть Стеллу силой равносильно подписанию смертного приговора, и её больше не трогали. Почти. Бывали смельчаки, которые считали, что Катон ничего не узнает, а если и узнает, то они справятся с ним. Но они не справлялись. Головы слетали с плеч раньше, чем они успевали издать хоть звук.
Но самому Катону нечего было бояться — не себя же ему опасаться, в самом-то деле. Может быть, поэтому он целовал Стеллу так жадно, словно она могла в любую секунду исчезнуть. Такой соблазн был: или просто вырваться, или перевоплотиться в волчицу, но как бы Стелла ни старалась, она не могла заставить себя двигаться. Что-то невидимое, чужеродное давило, лишало кислорода не хуже настойчивости Катона и делало больно почти так же, как его жёсткий взгляд, направленный на её раскрасневшееся лицо.
— Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее, — выдохнул он, не мигая, и повалил её постель.
Стелла знала, что, даже если бы она очень этого захотела, она бы не смогла одолеть Катона. Во время тренировочных боёв, когда он сражался в полсилы, если не в четверть, она проигрывала. У неё не было и вряд ли когда-нибудь будет то же мастерство, что и у него. Она только и могла, что выслеживать дичь, пугать своим видом других людей и думать о том, что её тело очень странно реагирует на поцелуи Катона, плавно переместившиеся на шею.
Его горячие жёсткие губы касались её кожи непривычно мягко, аккуратно, язык оставлял влажный след, пока руки изучали её тело сантиметр за сантиметром. Каждый старый шрам, царапина, синяк, небольшое свежее увечье, полученное на недавней охоте — руки Катона были везде. Стелла хотела вжаться в постель и провалиться сквозь ткани так, чтобы её никто не достал, но не могла. Чужеродная сила давила, Катон целовал её тело, изредка покусывая кожу, оставляя следы, которые точно не собирался убирать своей магией, и неторопливо вёл ладонью от её шеи к груди, животу и ниже, до тех пор, пока пальцы не легли между её ног.
Стелла стиснула зубы, почувствовав внутри первый палец, и крепко обняла Катона за шею. Чужеродная сила продолжала давить, разливая по телу жар и низкий смех Катона, отдающийся лёгкой вибрацией даже в костях. Это не шло ни в какое сравнение с тем азартом, что она испытывала во время охоты, когда понимала, что дичь не сможет сбежать. То всегда чувствовала Стелла-волчица, но не Стелла-человек, не понимавшая, что хорошего может быть в том, чтобы без остановки ласкать друг друга.
Катон, должно быть, прекрасно понял это, и потому держал её у себя всю ночь, не позволяя уйти.
***
В волчьем обличье Стелла забывала о боли человеческого тела хотя бы на время. Физические раны никуда не исчезали, но было что-то особенное в том, чтобы изменить облик, дабы избежать боли, режущей на кусочки. С какого-то определённого времени, когда Дикие Земли начинали всё реже поклоняться Дикой Охоте, Катон всё чаще злился.
Теперь и на Стеллу, но её он не мог отправить собирать сведения, напоминать о клятвах или убивать. Её он забирал к себе в шатёр, где использовал её тело столько, сколько хотел, не заботясь об её проблемах.
Поначалу проблем и не было. Стелла понимала: следует держаться поближе к Катону, ведь он может защитить её. И научиться чем-нибудь, стать лучше, чем она есть, ведь Катону совсем не нравилось указывать ей, как сделать так, чтобы он был ею доволен. За спасение от тварей, многолетнюю защиту и принятие в Дикие Охоту, опасную, сильную, мощь которой никто не мог оспорить, это было меньшим, что Стелла могла сделать.
К тому же, Катон называл это любовью.
Если бы её спросили, сколько это продолжалось, она бы не смогла дать ответ. Рядом с Дикой Охотой время теряло свою ценность так же, как это было после Вторжения, когда Катон объяснил ей, как Третий сальватор воздействовал на мир своей магией. Лишь по отрывочным сведениям она знала, что Омага и Элва процветают не так, как Тоноак, но неплохо держатся, что Третий сальватор продолжает искать пути к затерянным в Энтланго знаниям и пытается склонить Катона к клятве, подобной обоюдоострому мечу. Должно быть, в какой-то момент у него почти получилось, потому что тогда Катон вернулся свирепым настолько, что едва не свернул шею одному Охотнику, передавшему ему послание от другой группы, ждущей их ближе к Инагросу. Стелла поняла, что всё плохо, когда он оказался в шатре, где она разглядывала недавно найденные драгоценности, и ощутила, как от него разит вином.