Её отражение в зеркало криво усмехнулось, сверкнув жёлтыми глазами с чёрными склерами.
— Почему ты такая настороженная? — спросило оно, вцепившись в нижний край зеркала. — Разве здесь ты не чувствовала себя в безопасности?
Возможно, раньше, пока она ещё росла и в полной мере не понимала, кто такой Катон и как он обращается с людьми. Для Стеллы он был идеалом, спасителем, который появился, когда вокруг рыскали твари, пожирающие плоть мертвецов, и только долгие годы спустя перестал им быть.
Выражение лица отражения вдруг изменилось: из разгневанного стало почти заботливым, вопрошающим.
— Он ведь заботился о нас. Всегда. Почему ты предала его?
Стелла оскалилась. Пусть Катон считает это предательством, но он сам учил её, что в Диких Землях можно полагаться только на себя. Она не виновата, что пусть и запоздало, но применила его урок. И не виновата, что Третий и Магнус были к ней намного добрее и никогда не требовали от неё то, чего она не хотела. Лишь Клаудия поначалу была настороженной и колкой, но после, когда Третий вытащил из Башни Эйкена, Стелла поняла, что это такой способ защиты: напасть и ранить первым, чтобы проверить.
…Третий вытащил из Башни Эйкена.
Клаудия проверяла его, пока не приняла — так же, как и Стеллу. Так же, как и Пайпер.
— Элементали, — поражённо выдохнула Стелла, едва не выронив кинжал.
Они были в Башне.
— Неблагодарная девчонка! — прорычало отражение, ударив по поверхности зеркала. — Ты только и можешь, что мешаться под ногами!
— Неблагодарная девчонка, — выдохнул Катон ей на ухо, почти коснувшись его губами. — Ты только и можешь, что мешаться под ногами.
Стелла испуганно взвизгнула, бросилась вперёд, но Катон был быстрее: повалил её на пол, выбив оружие из рук, схватил за волосы и дёрнул голову на себя так, что у неё почти хрустнула шея. Стелла рычала, отбивалась, пыталась поймать то редкое промежуточное состояние, когда у неё были клыки и когти волчицы, но магия Катона давила, сковывала, пока он сам совсем не нежно целовал и кусал её шею.
— Неблагодарная девчонка, — повторил он, проведя линию языком. — Охота дала тебе всё. Охота сделала тебя тобой.
Стелла наугад двинула локтем назад и угодила в пустоту. Катон уже был спереди, крепко держал её руки, которыми она отчаянно пыталась пошевелить, и смотрел на неё, нависнув сверху.
— Если бы не я, — цедя каждое слово, сказал он, — ты бы умерла.
— Лучше умереть, — прорычала в ответ Стелла, — чем быть частью Охоты!
«Его здесь нет, — упрямо твердила себе Стелла, брыкаясь изо всех сил. — Нет, нет, нет… Только Башня, большая и страшная Башня, только Башня …»
Только Башня и Карстарс с Розалией, которую всё ещё следовало убить. Катон, которого она видит сейчас, который опять пытается взять её силой, — лишь порождение Башни, запустившей когтистые руки в её воспоминания.
И её воспоминания — это только воспоминания. Она перестала быть частью Охоты в тот самый момент, когда согласилась вместе с Третьим и Магнусом отправиться в Омагу. Она никогда и не была частью Охоты, ведь не приносила клятву на крови. Катон привязал её к себе исключительно чувством вины, благодарности и любви, которую, как он думал, правильно взращивал много лет. Стелла давно уяснила, что это была не любовь — не та, о которой ей рассказывал Магнус. Катон не был человеком, вообще не был сигридцем — он был иным существом, которому были чужды настоящие чувства.
И её воспоминания — это только воспоминания.
При смене обличья у неё никогда ничего не болело. Её тело просто менялось, кости ломались и сращивались, как и мышцы, быстро и безболезненно, пока шерсть покрывала всё от кончиков ушей до хвоста. Но сейчас было так больно, что Стелла громко выла до тех пор, пока силы не оставили её, а из глубины не начал вырываться тихий жалобный скулёж. Стелла приоткрыла глаза и увидела себя всё в том же шатре, но Катона уже не было. Только лоскуты её порванной одежды вокруг да зеркало, а в нём — волчица с чёрными глазами.
Стелла впервые обрадовалась, что в волчьем обличье она не могла разговаривать. У неё не было никаких сил слушать свой голос, который нёс какую-то чушь и при этом звучал очень убедительно. Всё её тело дрожало, будто до сих пор ощущало давление магии Катона, и мысли путались. Но Стелла поднялась, повела ушами, вслушиваясь, и бросилась к пологу шатра, без остановки повторяя про себя: «Это всего лишь Башня».
Разве так важно, что она никогда прежде не имела дела со столь мощным хаосом?
Стелла справится. Она была умной, сильной и быстрой настолько, что ни одна тварь не могла её поймать.
И она найдёт выход из Башни, но сначала найдёт Розалию.
***
— Это аквамариновый! — почти рявкнула Гвендолин. Даже если бы музыка была в сотни раз громче, она бы перекричала и её: когда речь заходила об её гардеробе, Гвендолин стояла до конца.
Но разве Третий виноват, что у него так болит голова, что он уже начинает путаться в элементарных вещах? Он был абсолютно уверен, что цвет её платья — бирюзовый, и лишь хотел похвалить выбор сегодняшнего платья. Гвендолин любила, когда её платья оценивали по достоинству, и Третий научился подстраиваться под её капризы. Он и не думал, что допустит ошибку.
Впрочем, настроение Гвендолин быстро менялось. Она считала, что не стоит портить празднество мелкими склоками, только если они не начинались с очередного разговора о её замужестве. Тогда Гвендолин могла совершенно серьёзно вызвать смельчака на дуэль за её якобы оскорблённую честь. Очень часто она побеждала через минуту после начала дуэли, но ещё чаще её оппонент просто сдавался, понимая, что оскорбить первую принцессу Ребнезара дважды равносильно смерти.
Как странно. Третьему казалось, что Гвендолин уже не была первой принцессой Ребнезара.
Он думал, что она мертва. Он ведь сам убил её — вернее сказать, убил её тело, ведь на тот момент Гвендолин уже переродилась в тёмное создание. Она была вместе с Алебастром и Марией, они, каким-то образом сумевшие сбежать из тронного зала, пытались спастись и…
Гвендолин вовремя потянула его на себя, избегая столкновения с другими танцующими. Сегодня Третий был непривычно неуклюж и не понимал, как это исправить. Ему казалось, что совсем недавно он танцевал куда лучше, но никак не мог вспомнить, где и когда это было и кто был его партнёршей.
— Как тебе топазы? — между тем продолжила Гвендолин, перехватив инициативу в танце.
Третий присмотрелся к её серьгам из серебра, украшенных крупными голубыми камнями, но не сумел дать ответа, который так ждала Гвендолин. Он был обязан сказать, что они идеально подчёркивают её естественную красоту, но почему-то не мог выдавить ни слова, и точно знал, что дело не в его непонимании красоты, а в том, что с серьгами было что-то не так.
Может, не с этими, а с какими-то другими. Но это точно было связано с серьгами. Третий был уверен.
— Великий Лайне… — разочарованно выдохнула Гвендолин. — Что же ты такой рассеянный сегодня? Давай, очнись, — она похлопала его по щеке, и Третий замер, почувствовав мертвенный холод её кожи. — Нам здесь торчать до самого конца, раньше родители вряд ли разрешат уйти.
— Задумался, — коротко бросил он, даже не пытаясь придумать причину получше.
Король и королева и впрямь сказали, чтобы они были на празднестве до самого конца. Третий не имел права нарушать их приказ и элементарно разочаровать их, однако никак не мог собраться. Не мог забыть холод руки Гвендолин, ощущение, что с её серьгами что-то не так. Не мог сосредоточиться на обстановке вокруг, видел лишь яркие размытые пятна, слышал голоса, говорящие на чужих языках, странную музыку. Разве король Роланд и королева Жозефина вообще любили такую музыку?
Гвендолин уверенно вела его за собой, и в момент, когда они лицами повернулись в одну сторону, сердце Третьего почти остановилось.
Серьги казались ему странными, потому что леди Эйлау говорила, что Пайпер забыла их надеть.
Холод руки Гвендолин был оправданным, ведь он убил её, переродившуюся в тёмное создание, в день Вторжения, в этом самом дворце.