— Пусть каждый задумает число, — сказал Лев. — От единицы до сотни. Когда я получу ваши числа, то назову своё. Затем мы вызовем Гарнера, и пусть он выберет. Тот, кто окажется ближе к задуманному Гарнером числу, будет ОН.
— Три. Двадцать восемь. Семьдесят.
— Пятьдесят. Хорошо. Я вызываю Гарнера. — Лев перенастроил мазер. — Первый вызывает Гарнера. Первый вызывает Гарнера. Гарнер, мы тут придумали, что делать, если он не будет снижаться. Все радары наших кораблей повреждены, поэтому думаем нацелить одно судно на новобрачник с максимальной скоростью. Мы будем наблюдать за ним через телескопы. Когда наше судно сблизится, мы взорвём двигатель. Поэтому назовите число от единицы до ста.
Пошли секунды. Флот Гарнера теперь был ближе, почти у цели путешествия.
— Говорит Тартов на третьем номере. Он пошёл на посадку.
— Здесь Гарнер. Предлагаю подождать и использовать радарное прикрытие, если это возможно. Похоже, вы решили засунуть одного из вас в чей-то воздушный тамбур и держать его там, пока мы не вернёмся на Пояс. Если так, дождитесь нас — у нас есть каюта для одного на каждом земном корабле. Если вам все ещё необходимо число, то сорок пять.
Лев сглотнул слюну.
— Спасибо, Гарнер.
Он отключил видоискатель мазера.
— Это снова тройка. Ты спасён, Лев! Он садится на ночной стороне. В предрассветную зону. Лучше и быть не может. Возможно, он даже сядет на Полумесяце!
Лев следил за экраном, его лицо побледнело, когда крошечный светлячок загорелся на тускло-белой поверхности Плутона. Гарнер, должно быть, забыл, что кабина управления одноместных кораблей и была воздушным тамбуром, который освобождался от воздуха, если пилоту приходилось выходить. Лев радовался, что флот землян приближается. Ему не по душе была идея несколько недель сидеть верхом на космическом корабле.
Кзанол—Гринберг сделал глоток и ещё один. Его беспокоило низкое давление. Он проклинал своё человеческое тело. Он сел у окна в кресло с туго натянутой трескучей сеткой и посмотрел вперёд и вниз.
Обзор был небольшим. Корабль описывал полукруг над планетой, опускаясь все ниже, и единственным штрихом на неизменно сферической поверхности было медленное смещение планетной тени. Корабль теперь летел над ночкой стороной, и единственным светом был тусклый отблеск двигателя — тусклый, поскольку он отражался с большой высоты. И кроме этого не было вообще ничего, на что бы можно было смотреть… пока.
Что-то поднялось на восточном горизонте, какая-то тень, чуть светлее чёрного фона. Неправильная линия напротив звёзд. Кзанол-Гринберг наклонился вперёд, начиная понимать, насколько большой была эта гряда, — да, то могла быть только горная цепь.
— Что такое? — поинтересовался он вслух.
— Одна сотая дилтана. — Кзанол запросил ум пилота.
— Полумесяц Котта, — ответил тот. — Замёрзший водород скапливается на рассветной стороне планеты. Когда она вращается в дневном свете, водород кипит, а затем снова замерзает на ночной стороне. В конце концов он превращается в то, что мы видим здесь.
— О! Благодарю.
С высоты виднелись исчезающие горы водородного снега, ровные и низкие, как поднос с разнокалиберными снежками. Они плавно вырастали перед снижающимся судном, цепь за цепью, удивляя огромной шириной гряды. Кзанол—Гринберг видел только, что горы растянулись на половину горизонта, но он мог представить, как они идут от полюса до полюса по меридиану планеты. Как и должно было быть. Как и было.
Судно заметно снизилось, зависнув неподвижно в нескольких милях западнее начала отрога Полумесяца. Столб огня, соскальзывая на милю вниз, достиг поверхности. Там, где он касался её, она исчезала. Канал, похожий на русло реки, растекался внизу, следуя за кораблём и исчезая в темноте за пределами видимости.
Корабль перемещался носом вверх; термоядерное пламя двигало его слегка вперёд. Мягко, очень мягко, через какую-то милю, “Золотое Кольцо” замедлило ход и остановилось.
При соприкосновении с пламенем поверхность исчезала. Ниже снижающегося судна появился широкий, мелкий кратер. Корабль погружался быстро. Образовалось кольцо густого тумана, нежного, белого и непроницаемого, который становился все гуще в холоде и мраке, скрывая корабль. Не осталось ничего, кроме светлого тумака, кратера и языков термоядерного пламени.
Это было самое дикое место. Пилот потратил свою жизнь на поиски обитаемых миров галактики, но никогда они не дарили ему такого аромата чуждости, какой исходил от этого ледяного мира, более холодного чем… чем дно дантового ада.
— Мы должны сесть на слой водяного льда, — объяснял пилот, как будто его спрашивали. — Газовые слои нас не выдержат. Но сначала нам надо докопаться до него.
Искал ли он такую чуждость? И не была ли то мысль Гринберга, проскользнувшая в его сознательный ум? Да. Это душевное удовлетворение было старой жаждой путешествий к звёздам, это было потаённое чувство Гринберга — теперешний же, реальный, он искал богатства и только богатства.
Кратер выглядел, как открытая шахта с покатой кольцевой стеной, почти плоским ободом и другим, более глубоким, круговым валом… Кзанол—Гринберг смотрел вниз, усмехаясь и щурясь от блеска, пытаясь определить, из какого вещества состоит следующий слой. Они прошли через тонкое покрывало льда в сотни или тысячи футов толщиной. Возможно, то был азот? Потом шёл следующий слой — вероятно, кислород.
Равнина и пространство над ней взорвались в пламени.
— Они взорвались! — ликующе кричал Лев, как преступник, которому отсрочили смертную казнь.
Парящий, вращающийся столб жёлтого и синего пламени ревел прямо из телескопа, с бледной равнины, где находилась небольшая белая звёздочка “Золотого Кольца”. Какой-то миг звёздочка ярко блеснула в пламени. Потом её залило огнём, и экран видеоскопа заполнило сплошное пламя. Лев снизил увеличение на десятом уровне, чтобы следить, как распространяется огонь. Затем снизил увеличение ещё раз. И ещё раз.
Плутон был в огне. За миллиарды лет тонкое покрывало относительно инертного азотистого льда защищало высокоактивные слои, расположенные ниже. Метеориты, такие же мелкие здесь, как икринки в норке карася, неизбежно задерживались азотистым слоем. На Плутоне не было возгораний, пока корабль Кзанола не вломился сюда со звёзд. И тогда пар водорода смешался с парами кислорода, и все рвануло. Горели и другие вещества.
Огонь распространился за круг. Сильный горячий ветер взметнулся прочь и вверх, в вакуум, раздувая огромные полосы пламени через кипящие льды и освобождая новые слои кислорода. Огонь углублялся все дальше. Ниже тонкого слоя водяного льда шли металлы; этот слой, тонкий как корочка, почти отсутствовал там, где бесчисленные эры назад, когда на Земле ещё разводилась пищевая закваска, в него врезался корабль пришельца. Натриевые и калиевые жилы, и даже железо, яростно сгорали в присутствии огромного количества кислорода и немыслимой температуры. Хлор и фтор, оба имевшихся галогена, вырывались в верхние слои замороженной атмосферы Плутона и сгорали вместе с водородом в языках пламени. Температура поднялась настолько, что кислород и азот вошли в соединение.
Лев смотрел на экран предельно сосредоточившись. Он думал о своих пра-правнуках и сомневался, сможет ли описать им всё, что видел теперь. Старый, сморщенный, лысый и разбитый, как корыто, он скажет этим детишкам:
— Я видел горящую планету, когда был молодым…
Он никогда не наблюдал настолько странного зрелища.
Чёрный диск Плутона с холодными сполохами у солнечного горба заполнил экран видеоскопа. На этом диске широкое кольцо огня стало огромным кругом, дуга которого двигалась к краю планеты. Когда она переползла на другую сторону, произошёл взрыв, которой и представить трудно. Но в центре кольца уже стало темно до черноты — всё, что могло сгореть, почти сгорело.
Холодное пятно в кольце было местом, откуда начался пожар.
“Золотое Кольцо” рванулось прямо вверх, содрогаясь в вихре потоков ветра, и языки пламени с ревём срывались с крыла и корпуса. У Кзанола-Гринберга захватило дух. Кзанол только теперь пришёл в себя. И все же корабль не расплавился. Он не сгорел в этом адовом жаре. Нижняя часть корпуса была сделана так, что неделями могла противостоять жару термоядерного синтеза.