Для большинства заключенных главным был вопрос: переживу я лагерь или нет? Если нет, то все страдания не имеют смысла. Меня же неотступно преследовало другое: имеет ли смысл само это страдание, эта смерть, постоянно витающая над нами? Ибо если нет, то нет и смысла вообще выживать в лагере. Если весь смысл жизни в том, сохранит ее человек или нет, если он всецело зависит от милости случая, – такая жизнь, в сущности, и не стоит того, чтобы жить(?).
В том, как человек принимает для себя неизбежную судьбу и вместе с нею все страдания, которые она ему посылает, открывается, даже в самых тяжелых ситуациях и в последние минуты жизни, множество возможностей придать жизни смысл. Это зависит от того, сохранит ли человек силу духа, достоинство и самоотверженность, или же в до предела заостренной борьбе за самосохранение утратит свою человечность и полностью превратится в стадное животное, о котором нам напоминает психология узников концлагеря; от того, осуществил человек, или утратил те ценностные возможности, которые предоставили ему его ситуация страдания и его тяжелая судьба, – от того, оказался ли он «достоин своих мучений», или нет.
Конечно, лишь немногие, лишь редкие люди сохраняли в лагере свою внутреннюю свободу, возвышаясь до осуществления тех ценностей, которые раскрывает страдание. Но если бы этому был даже один-единственный пример, он все равно служил бы доказательством того, что внутренне человек может быть сильнее своих внешних обстоятельств. И не только в концлагере. Человек всегда и везде противостоит судьбе, и это противостояние дает ему возможность превратить свое страдание во внутреннее достижение.
…Когда-то, много лет назад, мы смотрели фильм «Воскресение» по Толстому и тоже думали: «Вот высокие судьбы, вот великие люди. Ну, а нам не дана такая великая судьба, не суждены такие взлеты»…
Но когда встаешь лицом к лицу со своей судьбой, когда тебе надо решать: сможешь ли ты противопоставить ей силу своего духа, или нет?..
Вот, например, история смерти одной молодой женщины, заключенной концлагеря, свидетелем которой мне пришлось быть. История проста, здесь много не расскажешь, и все-таки она звучит возвышенно.
Женщина знала, что ей предстоит умереть в ближайшие дни. Но, несмотря на это, она была душевно бодра. «Я благодарна судьбе за то, что она обошлась со мной так сурово, потому что в прежней своей жизни я была слишком избалована, а духовные мои притязания не были серьезны», – сказала она мне, и я запомнила это дословно. Перед самым своим концом она была очень сосредоточенной. «Это дерево – мой единственный друг в моем одиночестве», – прошептала она, показывая на окно барака. Там был каштан, он как раз недавно зацвел, и, наклонившись к нарам больной, можно было разглядеть через маленькое оконце одну зеленую ветку с двумя соцветиями-свечками. «Я часто разговариваю с этим деревом». Эти ее слова меня смутили, я не знала, как их понять. Может быть, это уже – бред, галлюцинации? Я спросила, отвечает ли ей дерево, и что оно говорит, и услышала в ответ: «Оно мне сказало: «Я здесь, я здесь, я здесь… Я – жизнь, вечная жизнь…»».
Тот, кто не верит в будущее, в свое будущее, – тот в лагере погиб. Он лишается духовной опоры, он позволяет себе опуститься внутренне, а этому душевному упадку сопутствует телесный. Это происходит иногда внезапно, в форме какого-то кризиса, признаки которого хорошо знакомы сколько-нибудь опытным лагерникам. И мы все боялись увидеть (не столько у себя, ибо это было бы уже неотвратимо, сколько у своих друзей) начало такого кризиса.
Обычно это выглядело так: однажды человек остается неподвижно лежать в бараке, – он не одевается, не идет умываться, не идет на построение. Его невозможно поднять: он не реагирует ни на просьбы, ни на угрозы, ни на удары. Ничто на него не действует, ничто не пугает. И если толчком к этому кризису послужила болезнь, все равно… – он не хочет идти в лазарет, не хочет, чтобы его туда отвели; он вообще ничего уже не хочет.
В неделю между Рождеством и Новым 1945 годом смертность в лагере была особенно высокой. Причину надо искать в том, что огромное большинство заключенных почему-то питали наивную надежду на то, что к Рождеству они будут дома. Но поскольку надежда эта рухнула, людьми овладели разочарование и апатия, снизившие общую устойчивость организма, что и привело к скачку смертности.
Я уже говорила о том, что каждая попытка духовно восстановить, «выпрямить» человека снова и снова убеждала, что это возможно сделать, лишь сориентировав его на какую-то цель в будущем. Девизом всех психотерапевтических и психогигиенических усилий может стать мысль, ярче всего выраженная, пожалуй, в словах Ницше: «У кого есть «ЗАЧЕМ», тот выдержит почти любое «КАК»».