Нет, подождите, я позвоню ему сама!
Джилл хотелось убедиться, что эксперименты с таймером будут вестись в месте, защищенном от проникновения радиосигналов. Бомбы — если таковые на корабле имелись — могли быть установлены одновременно с этой, но Торн, надо полагать, настроил их приемные устройства на различные частоты. И все же следовало соблюдать величайшую осмотрительность.
Уверившись, что Дерайк — офицер-электронщик — понял, зачем нужна защищенная комната, Джилл отправилась в рулевую рубку. Коппенейм разговаривал по интеркому, выслушивая рапорты поисковых групп.
В кресле пилота сидел Сирано, уставясь на пульт управления так, будто корабль и сейчас был в полете. Когда вошла Джилл, он поднял на нее глаза.
— Позволительно ли будет спросить, что обнаружил доктор Грейвз?
До сих пор Джилл ничего не скрывала от экипажа. Считала, что все имеют право знать столько же, сколько знает она сама.
После того как Джилл окончила свой рассказ, Сирано некоторое время молчал. Его тонкие длинные пальцы барабанили по панели, а глаза смотрели вверх, будто на потолке было что-то написано. Наконец он встал.
— Я полагаю, нам следует поговорить. С глазу на глаз. И если возможно, то сейчас же.
— Сейчас, когда тут такая каша?!
— Мы можем перейти в картохранилище.
Он пропустил Джилл вперед и запер дверь. Она села и закурила новую сигарету. Сирано ходил взад и вперед, заложив руки за спину.
— Совершенно очевидно, что Фаербрасс, Обренова и Торн были их агентами. Мне почти невозможно поверить, что Фаербрасс… он же был таким человечным! Впрочем, нельзя исключить, что они — тоже люди.
И все же существо, называвшее себя этиком, говорило, что ни оно, ни его агенты не прибегают к насилию. Оно им отвратительно, и они его тщательно избегают. Однако, как мы знаем, Фаербрасс легко приходил в бешенство, уж у него с пацифизмом ничего общего не было. И еще тот эпизод с погибшим Штерном! Из того, что вы мне рассказывали, пожалуй, можно сделать вывод, что это Фаербрасс напал на него, а вовсе не тот пытался зарезать Фаербрасса.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Джилл. — Может, лучше все-таки начать с самого начала?
— Отлично. Я расскажу вам то, что обещал хранить как самую сокровенную тайну. Я нелегко нарушаю данное мной слово; фактически я делаю это в первый раз в жизни. Но может оказаться так, что это слово я давал тому, кто является моим врагом, моим тайным недругом.
Это случилось семнадцать лет назад. И хотя прошло столько времени, кажется, будто было это совсем недавно! В те времена я жил в районе, населенном преимущественно людьми из моей страны и моего времени. Мы жили на правом берегу, понимаете? А левый берег населяли темнокожие дикари — индейцы с острова Куба, жившие еще до открытия его Колумбом. Хотя, как я понимаю, жители острова даже и не подозревали, что когда-либо теряли эту самую Кубу. Вообще-то говоря, народ этот был довольно мирным, и после нескольких стычек и некоторого периода напряженности отношения между нами стали приходить в норму.
Мое собственное государство возглавлялось великим Конти [161], под началом которого я имел честь служить при осаде Арраса. Там я получил удар шпагой в горло — второе из моих серьезных ранений, которые вместе с прочими ужасами, виденными мной на войне, убедили меня, что Марс — самый большой дебил из всех богов. Кроме того, я был в упоении, вновь обретя моего доброго друга и учителя Гассенди [162]. Он, как вы, безусловно, слыхали, возражал этому омерзительному Декарту [163]и восхвалял Эпикура, чью физику и мораль он столь блистательно разъяснил. Не говоря уж о его влиянии на Мольера и Шапелье [164]— все они, между прочим, мои добрые друзья. Он уговорил их переводить Лукреция — потрясающего римского…
— Ближе к теме, Сирано! Мне нужна правда, но без всяких финтифлюшек!
— Что касается правды, то, если слегка перефразировать другого римского…
— Сирано!
Глава 61
— Ну хорошо. К делу. Была глухая ночь. Я спал глубоким сном рядом с моей прелестной Ливи, когда неожиданно меня разбудили. Единственным освещением служил свет звезд, сочившийся сквозь деревянные жалюзи нашего окна. Надо мной высилась огромная фигура — черная масса с колоссальной круглой головой, похожей на погасшую луну. Я сел на постели, но, прежде чем успел схватить свое доброе копье, лежавшее, как всегда, рядом, фигура заговорила.
— На каком языке?
— А? На единственном, на котором я тогда свободно говорил, на моем родном языке, на прекраснейшем из всех языков Земли! Конечно, это существо говорило не на самом правильном французском, но все-таки я его понимал.
— Савиньен Сирано-Второй де Бержерак, — сказал он, называя меня полным титулом.
— У вас преимущество передо мной, сир, — ответил я. Хотя мое сердце и билось учащенно и я чувствовал немалую потребность помочиться, я старался вести себя как можно благороднее. К тому времени даже в этой тьме, лишь слегка смягченной звездным светом, я видел, что он настроен не так уж воинственно. Если у него и было оружие, то оно скрывалось под огромным плащом. Хоть я и чувствовал себя ошеломленным, но все же успел подумать, почему это Ливи, сон которой всегда был так чуток, до сих пор не проснулась? Она продолжала спать, посапывая нежно и изящно.
— Можете именовать меня, как вам заблагорассудится, — сказал он. — Сейчас мое имя не имеет значения. И если вы удивляетесь, что ваша женщина даже не проснулась, так это потому, что я позаботился, чтоб она не пробудилась. Нет! — воскликнул он с пылом, когда я попытался вскочить. — Нет! Она ни в малейшей степени не пострадала. Ее просто усыпили, и завтра она проснется даже без головной боли.
К тому времени я открыл, что сам, вернее, часть меня тоже усыплена. Мои ноги категорически отказывались мне повиноваться. Странно, но я не чувствовал, чтоб они отекли или отяжелели. Просто не работали, и все тут! Естественно, я пришел в бешенство от такой наглости в обращении с моей персоной, но если говорить по правде, то сделать я мог мало чего.
Незнакомец придвинул к себе стул и сел возле меня.
— Выслушайте меня, а потом уж решайте, стоило ли это делать, — произнес он.
И тут, Джилл, он рассказал мне совершенно удивительную историю, подобной которой вам слышать еще не приходилось.
Он сказал, что принадлежит к существам, которые нас воскресили. Сами себя они называют этиками. Он не собирался вдаваться в историю этиков, или в то, откуда они взялись, или во что-либо подобное. Для этого у него времени не было. К тому же если его поймают — собственные соплеменники, заметьте, — для него все закончится весьма и весьма печально.
У меня, разумеется, было множество вопросов, но не успел я еще открыть рот, как он приказал мне молчать и слушать. Потом он навестит меня еще раз, а может, и несколько. Вот тогда-то он и ответит на большинство моих вопросов, а пока я должен усвоить только вот что: нам вовсе не дарована вечная жизнь. Мы просто подверглись научному экспериментированию, а когда эксперимент кончится, то прикончат и нас. И мы умрем в последний раз, только теперь уже навсегда.
— А что за эксперимент?
— Ну, это нечто существенно большее, чем просто эксперимент. Одновременно это проект исторического плана. Его народ пожелал собрать сведения по истории, антропологии и тому подобному. Им любопытно узнать, какие общественные структуры мы — люди — создадим, если нас перемешать между собой. И как станут люди меняться, будучи поставлены в определенные условия.
А еще он сказал, что большинству групп будет разрешено развиваться без всякого вмешательства его соплеменников. На другие же группы влияние будет оказываться — иногда слабое, а иногда — весьма действенное. Проект займет долгое время, возможно несколько сот лет. Затем для проекта придет finit [165], и finit для всех нас. И обратимся мы в прах… уже навсегда.
— Это мне не кажется особо этичным, — сказал я. — Почему они отказывают нам в том, чем владеют сами, — в вечной жизни?
163
Шарль Рене Декарт (1596–1650) — великий французский философ, писатель, физик, математик.