А затем все изменилось внезапно и необъяснимо. Изменилось в одно мгновение. Я не хочу сказать, что безобразие окружающего мира исчезло, уступив место красоте. Картина была столь же серая и мерзкая, как и раньше.
Но я как-то вдруг ощутил, что Вселенная устроена правильно. И что все будет хорошо.В перспективе произошел какой-то незначительный сдвиг. Ну, я бы сказал вот так: мне показалось, что Вселенная состоит из бесконечного числа хрустальных кирпичиков. Они были почти невидимы, но все же не совсем. Я увидел их грани, хотя как-то призрачно.
Эти кирпичики были уложены так, что образованная ими поверхность не была абсолютно ровной. Как будто их укладывал не Бог, а пьяный каменщик. Однако сейчас, при том крошечном сдвиге перспективы, я обнаружил, что кирпичики двигаются, что они сами выравнивают поверхность стены. Порядок был восстановлен. Дивный порядок и дивная красота. Космическое здание больше не было плохо спроектированным строением, которое годилось лишь на то, чтоб местные инспектора по планировке территории обрекли его на снос.
Я почувствовал экзальтацию. На какое-то мгновение мне приоткрылся вид на базовую структуру мироздания. Без известки, назначение которой — выравнивать и скрывать неровности, чтоб стена казаласьгладкой и ровной.
Я знал, знал,что Вселенная устроена справедливо. То есть что мое место в ней правильно и что я тоже правильный. Я гожусь.Знал, что хотя я и живое существо, но тем не менее я положен в то место, которое мне подходит и для меня предназначено.
Более того, я внезапно понял, что я всегда годился.Просто до этого момента я думал, что мне нет места, что я по каким-то параметрам слишком отличаюсь от остальных кирпичиков. Но этого быть не могло. Все кусочки мозаики, все кирпичики, они все не выровнены, но все годятся.
Вот в чем была моя ошибка! Нет, каждый занимал свое место. Это просто мое видение, мое понимание вещей были неверны. Если угодно, можно назвать это аберрацией.
— И сколько же продолжалось это состояние? — спросил Нур.
— Несколько секунд. Но потом я долго чувствовал себя отлично, чувствовал себя счастливым. На следующий день я снова вспомнил об этом… откровении… но его благодетельный эффект уже прошел. А Вселенная опять стала структурой, построенной неким постоянно пьяным каменщиком. А может, хитрым и подлым подрядчиком.
И все же были моменты…
— А другие откровения?
— Ну, второе можно не считать. Оно было результатом марихуаны и зависело не от меня. Видишь ли, за всю свою жизнь я выкурил с полдюжины сигарет с травкой. Это случилось на протяжении тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, еще до того как молодежь всерьез принялась за наркотики. В те времена марихуану и гашиш курили преимущественно в богемных группах в больших городах. И черные и мексиканцы в их гетто.
Как ни странно, этот случай произошел в Пеории, в Иллинойсе. Мы с женой познакомились с супружеской парой из Нью-Йорка. Этакие типичные обитатели Гринвич-Виллидж… Я тебе потом объясню, что это значит… И они уговорили нас попробовать марихуану. Я себя почувствовал как-то дискомфортно, мне было жутко неприятно, что в моем доме хранится такая дрянь. Мне мерещилось, как к нам врываются агенты, как они арестовывают нас, кидают в каталажку, мерещился суд и заключение в исправительную тюрьму, позор. А что будет с нашими детьми?
Но алкоголь рассеял мои сомнения, и я, наряду с прочими развлечениями, выкурил сигарету с травкой — «косячок», как они это называли.
Только мне никак не удавалось втянуть дым в легкие и задержать его там. Я ведь и табака не курил, несмотря на свои тридцать девять лет. Наконец мне это удалось, но ничего особенного не произошло.
Позднее, в тот же вечер, я взял то, что осталось от выкуренной сигареты, и прикончил «косячок». И вдруг явственно ощутил, что вся Вселенная состоит из кристаллов, находящихся в растворе.
И в этот раз я тоже почувствовал слабый сдвиг перспективы. Кристаллы в перенасыщенном растворе начали выпадать в осадок. И это происходило в дивном порядке, ряд за рядом, будто взводы ангелов, марширующие на параде.
Но на этот раз то чувство, которое сопровождало первое видение насчет того, что Вселенная устроена разумно и у меня в ней есть свое место, начисто отсутствовало.
— А в третий раз? — спросил Нур.
— Мне тогда было пятьдесят семь, и я был единственным пассажиром в гондоле воздушного шара, наполненного теплым воздухом; шар летел над кукурузными полями Эврики, что в штате Иллинойс. Пилот только что выключил горелку, и поэтому шум исчез, если не считать шума от крыльев стаи фазанов, вспугнутых с полей ревом горелки.
Солнце садилось. Яркий летний дневной свет уступил место серым сумеркам. Я плыл, будто на волшебном ковре-самолете в легком ветерке, который никак не ощущался. В открытой гондоле, как ты знаешь, даже в сильный ветер можно зажечь свечку, и ее пламя будет гореть так же спокойно, как в комнате с наглухо закрытыми окнами.
И внезапно, без всякого предупреждения, пришло ощущение, будто солнце вылезло обратно из-за горизонта. Все вокруг меня купалось в слепящем свете, и, чтоб видеть в нем яснее, мне следовало бы прищурить глаза.
Впрочем, я этого делать не стал. Свет исходил от меня самого. Это я был пламенем, это я отдавал Вселенной свет и тепло своего тела.
Через секунду, а может, и меньше свет исчез. Он не ослабевал постепенно. Он просто исчез. Но еще какое-то время держалось ощущение, что мир справедлив и что бы там ни случилось со мной, или с кем-нибудь другим, или со всей Вселенной, все это прекрасно… Это ощущение тоже, должно быть, длилось около секунды.
Пилот ничего такого не заметил. Явно я ничем внешне не проявил своих чувств. Вот это и был тот последний раз, когда я испытал нечто совершенно необыкновенное.
— Видимо, все же эти состояния духа не оказали большого влияния ни на твое поведение, ни на твои взгляды? — спросил Нур.
— Иначе говоря, не стал ли я после них лучше? Нет, не стал.
— Состояния, которые ты описал, — продолжал Нур, — мы называем таджали. Но твои таджали — подделка. Если бы они дали устойчивый результат, путем саморазвития личности в правильном направлении, то это были бы настоящие таджали. Есть несколько видов ложных или бесполезных таджали. Ты встретился с одним из них.
— Значит ли это, — спросил Фрайгейт, — что я не способен к восприятию истинной формы?
— Нет. Во всяком случае, ты оказался способным воспринять хоть какую-то форму этого явления.
Помолчали. Фриско, лежавший под кучей одеял, что-то бормотал во сне.
Внезапно Фрайгейт спросил:
— Нур, уже довольно давно я думаю о том, возьмешь ли ты меня в ученики.
— И почему же ты меня не спрашиваешь об этом?
— Боялся, что ты откажешь.
Снова помолчали. Нур проверил показания альтиметра и на минуту включил вернилку. Погаас стряхнул с себя одеяло и встал. Зажег сигарету, и мигающий свет зажигалки вызвал странную игру света и тени на его лице. Оно было похоже на голову священного ястреба, высеченного из черного диорита древними египтянами.
— И что же? — спросил Фрайгейт.
— Ты всегда думал о себе как об искателе истины, не так ли? — задал вопрос Нур.
— Ну, не очень-то упорном. Меня бросало из стороны в сторону, носило как воздушный шар по воле ветра. Большую часть жизни я воспринимал ее такой, какой она была или хотя бы казалась. Иногда я предпринимал сознательные усилия, чтобы изучить или даже действовать согласно той или иной философии, учению или религии. Но мой энтузиазм вскоре угасал, и я просто-напросто забывал о них. Ну, не совсем, но все-таки… Иногда он снова как бы вспыхивал во мне, и я снова направлял шаги к заветной цели. В большинстве же случаев я, как бы сказать, плавал, гонимый ветрами лени и безразличия.
— Но ты был независим?
— Я старался быть интеллектуально непредубежденным, даже когда мои эмоции толкали меня куда-то.