Я сказал Тренту: «Со стороны можно подумать, что Роджер слышит наши слова даже на таком расстоянии».
Трент засмеялся: «Думаю, он может».
Мы подошли к Роджеру, и он тепло нас поприветствовал. А затем прошептал мне в ухо два слова. «Черный Орфей», — сказал он. Его лицо осветилось улыбкой, которая быстро исчезла, когда он садился в фургон. Думаю, что именно в тот момент я понял, что поеду навестить Хемингуэя в его доме в Кетчеме и посмотреть, что там такое. И вот, повинуясь судьбе, или собственной воле, или писательскому безумию, я оказался там, во всяком случае, на пути к цели. Строго говоря, я сидел перед огромной поленницей дров в Солнечной долине, разглядывая бегающие глаза сороки и чувствуя себя полным дураком. Я приехал сюда за тысячу миль от дома с безумной задачей — посмотреть, оставил ли здесь писатель, похожий на моего отца, частицу своего духа, когда тридцать лет назад лишил себя жизни. Я хотел хотя бы увидеть, сохранил ли дом следы того выстрела. Я тоже хотел прикоснуться к замку Амбер, но дом Хемингуэя был вполне осязаемым местом, и, если дух еще живет там, мне казалось, что я это каким-то образом почувствую.
В тот же день несколько часов спустя я подъехал к большому дому на берегу реки Биг Вуд, похожему на сероватый бункер на снегу. Двухэтажное шлакоблочное строение, построенное прямо над рекой в миле к северу от Кетчема. Осины, тополя и ели обступали дом, укрывая его, а внизу бежала река. Повсюду были разбросаны большие белые холмы, похожие на батоны хлеба. Глядя на него, я понял, что этот дом — идеальное место для человека, который хотел забраться как можно дальше от кубинской фермы под названием Финка Вигиа, где Хемингуэй провел последний период жизни. И все же было что-то воодушевляющее в форме серого здания, такой квадратной и неуклюжей на фоне северного неба Айдахо. Его одинокая массивность в этом стальном зимнем пейзаже напоминала самого седого старика. Неожиданно для себя при виде дома я вздохнул с облегчением, потому что, как ни странно, это было то, что я ожидал увидеть.
Внутри это был дом охотника. Там имелся весь необходимый реквизит — шкуры, головы и другие трофеи из жизни Хемингуэя, и, конечно, ружье. Однако там были и картины из парижского периода, книжные полки, уставленный потускневшими томами в твердых обложках письменный стол с зеленой лампой, на которой висела слегка просоленная охотничья шапка. Меня потянуло, естественно, к книжным полкам. Касаясь их пальцами, я услышал голос хозяина, смотрителя этого дома.
— Простите, но там вы не найдете ничего, представляющего интерес с литературной точки зрения. Все ценное из хемингуэевского дома было продано или подарено библиотеке Кеннеди.
— В самом деле? — спросил я. И тут мне вспомнилось, как Роджер рассказывал, что, когда он впервые вошел в замок Амбер, он положил руку на гобелен и пощупал пальцами ткань, чтобы убедиться, что действительно попал туда. Я наугад вытащил книгу. Она была в белой обложке, маленькая и довольно старая. Открыв титульный лист, я обнаружил, что это был сборник стихов Арчибальда Маклейша. Было там и стихотворение 1926 года, написанное рукой Маклейша и посвященное Хемингуэю.
В самом низу пожелтевшей страницы Маклейш написал Хемингуэю: «Дорогой Эрнест, не хочу, чтобы это вышло неуклюже: а все остальное было бы неадекватным, потому что дальше — тишина».
Мой хозяин подошел ко мне и заглянул через плечо.
— Вот это литературные стервятники, должно быть, просмотрели, — сказал я, усмехаясь.
— Боже правый, — отозвался он. — Вы и впрямь кое-что нашли тут, не правда ли?
Это было, подумал я, послание из неоткрытой страны, о которой всегда писал Хемингуэй, из земли, лежащей за островами, за голубизной Бимини, за Карибским архипелагом, за книгами, за временем, за «Машиной Килиманджаро» Брэдбери, за той похожестью великого автора на какого-то случайного отца, которого он никогда не видел. Преодолев все случайности и фатальные обстоятельства, это послание дошло прямо до сердца. Я и впрямь кое-что нашел, как мне показалось, и мой хозяин, удивленный и обрадованный, заявил, что моя находка произведет волнение в библиотеке Кеннеди.
— Тамошние ученые набросятся на это, — сказал он, почтительно сжимая книгу.
Вернувшись в Санта-Фе, я рассказал Роджеру о случившемся, он с жадностью слушал, заинтересовавшись стихотворением. Он попросил, чтобы я переписал его для него, и, когда смотритель дома прислал мне копию по почте, я отнес ее Роджеру и вручил ему. Он читал, перечитывал, а потом улыбнулся.