— Это ключ к разгадке, — сказал он одобрительно.
— Ключ?
— Да. В этом стихотворении — ключ к уходу Хемингуэя.
Мне и самому так казалось, но я ничего не сказал, предоставляя ему возможность развить мысль. Но он больше не стал об этом говорить, довольный, что отыскал ключ.
— Теперь ты можешь продолжать, — сказал Роджер, — писать все то, что задумал, поскольку демон исчез, он уничтожен этим стихотворением.
— Ты думаешь, призрак Хемингуэя дал мне эту книжку? — спросил я.
Роджер засмеялся.
— Я бы не стал говорить так прямолинейно. Тем не менее я бы сказал, что его дух все еще живет в той работе, которую он проделал при жизни. Он еще полон сил.
— Как, по-твоему, почему никто не видел эту книгу раньше? Ведь, как мне рассказали, они вывезли из дома все подчистую.
Роджер на минуту задумался, глядя в пол.
— Гм-м. На этот вопрос ты должен ответить сам, и я думаю, ты знаешь ответ. Ты ведь и поехал туда в поисках чего-то, не так ли? — Потом он спросил: — Так что ты теперь собираешься писать?
— Сказать по правде, еще не знаю.
— А еще что-нибудь случилось там, в Кетчеме? — допытывался он. — Что-то, о чем ты мне не рассказал?
Я задумался. Мы пили крепкий черный кофе с Голубых гор на Ямайке, заедая шотландскими булочками, которые Роджер принес утром из булочной, и, думая, я разглядывал пар, поднимающийся над его чашкой. Его глаза загадочно мерцали, и я вспомнил, что однажды он рассказал мне о своей фамилии, которая, так же как и его семья, была польского происхождения. Искры, разлетающиеся от раскаленного железа под молотом кузнеца. Глаза Роджера, в которых мелькал голубой огонь, напомнили мне о том, что и сам он тоже был выкован из этого имени: Желязны. Создатель искр, кузнец слов.
— Есть кое-что, чего я тебе не сказал, — припомнил я. — Мне было кое-что сказано перед самым отлетом из Айдахо. Это тоже довольно странно. В аэропорту был один старик, который подошел ко мне и спросил, как я зарабатываю себе на жизнь, и я слукавил, пробормотав, что я учитель. И знаешь, что он сказал, этот старик? Он спросил, не рассказчик ли я. И я ответил, что, как учитель, не могу без этого обойтись. И потом, пока мы ждали самолета, он рассказал мне одну историю. Она была об одном горце по имени Джон Кольтер, который пробежал полуобнаженный три сотни миль по диким землям, преследуемый половиной племени Черноногих.
Роджер сказал:
— Держу пари, это стоит большего, чем стихотворение Маклейша.
Больше он об этом ничего не сказал, и я ничего не говорил по меньшей мере год. Потом, однажды вечером, когда мы вместе обедали, я показал ему первую главу книги о том, как Джон Кольтер бежал за собственной жизнью. И вновь мы пили кофе. Он улыбнулся и поставил на стол свою кружку.
— Это хорошая проза, — сказал он.
— Я показал тебе это неспроста, — сказал я ему.
— Правда? — Он отхлебнул кофе и вновь поставил кружку на стол.
— Я хотел бы знать, не согласишься ли ты написать эту историю, не могли бы мы написать ее вместе?
— Какова сюжетная линия? — спросил он заинтересованно.
— Два человека, — начал я, — два горца, Джон Кольтер и Хью Гласс. Кольтер, преследуемый индейцами, бежит сто пятьдесят миль в поисках спасения; Гласс, изуродованный медведем-гризли, преодолевает ползком примерно то же расстояние. Вот и все, что мне известно на данный момент. Зато мне известно, что я хочу написать это вместе с тобой.
Интерес Роджера, казалось, угасал на глазах. Он сказал, что у него так много работы, ему нужно выполнить контракты по еще не написанным книгам, и для этой книги совершенно нет времени. «Может, через несколько лет», — сказал он. Затем он сменил тему, заговорив о том, какой хорошей книгой оказались «Острова в океане» и как ему понравилось стихотворение Маклейша. И потом он довольно долго не заговаривал о Кольтере/Глассе.
И вдруг в один прекрасный день два года спустя, когда мы обсуждали его аудиопроект, которым я тогда занимался, он показал мне, над чем сейчас работает. На верху страницы было одно слово «Гласс». Удивленный, я начал читать, обнаружив, что это была вторая глава книги, которую я предложил писать совместно, книги о двух людях, борющихся со своими собственными демонами на американском Западе; один отождествляет себя с ястребом, другой с медведем, и к концу своего крестного пути оба как бы обмениваются сущностями, так что Кольтер ползет на брюхе, а Гласс танцует на снегу.
Я хорошо помню день, когда мы закончили книгу. Впрочем, скорее не «мы», а «он». Потому что, когда я получил от него последний машинописный лист, он приписал что-то внизу страницы. Его аккуратным и тонким почерком было выведено: «Потому что дальше — тишина».