Когда разговор с Кэтрин окончился, Даву вызвал доктора Ли и сообщил, что хочет, чтобы ему сконструировали новое тело.
Что-нибудь знакомое, сказал он, имеющееся в архиве. Его собственное, подлинное тело.
Лет двадцати с небольшим.
— Как странно видеть тебя… таким, какой ты есть, — сказал Безмолвный Даву.
Смуглый, мрачноватый, с глубоким приятным голосом, сиб Даву стоял возле его кровати.
— Это тело хорошо служило мне, когда я его носил, — отозвался Даву. — Меня сейчас утешают… знакомые вещи… сейчас, когда моя жизнь полна неопределенности. — Он посмотрел на гостя. — Как хорошо, что ты пришел лично.
— Голографическое тело, — отозвался сиб и протянул Даву руку, — хоть долгожданное и знакомое, но все же совсем не то, что реальная личность.
Даву с удовольствием стиснул его руку. «Добро пожаловать», — сказал он. Доктор Ли, который лично наблюдал за сборкой нового/старого тела, откланялся, сообщив, что нано завершили свою работу, и Даву посчитал возможным встать и обнять своего сиба.
Самый молодой из сибов был невысок, но крепко сбит, его голова казалась слишком большой по отношению к туловищу. К старшим сибам он относился с некоторой долей формальной сдержанности, что и породило его кличку «Безмолвный». Принимая это прозвище, он заметил, что говорит так мало потому, что старшие сибы обычно уже высказывают все необходимое, пока он только доходит до сути.
Даву сделал шаг назад и улыбнулся.
— Ты, должно быть, кажешься своим пациентам этакой непоколебимой крепостью.
— У меня сейчас нет пациентов. Я тружусь главным образом в царстве теории.
— Надо будет взглянуть на твои работы. Я так отстал — совершенно не представляю, что вы с Кэтрин делали последние десятилетия.
Безмолвный Даву подошел к шкафу и открыл его массивные дверцы из красного дерева. «По-моему, тебе стоит что-нибудь надеть, — сказал он. — Меня знобит в этом кондиционированном воздухе, да и тебе, наверное, не жарко».
Немного удивленный, Даву оделся и уселся напротив сиба за небольшой стол из розового дерева. Безмолвный Даву долго смотрел на него спокойными, задумчивыми глазами, потом заговорил.
— Ты испытываешь чувства, крайне редкие в наше время, сказал он. — Утрата, гнев, фрустрация, ужас. Все эти эмоции можно определить одним словом — горе.
— Ты забыл печаль и сожаление, — сказал Даву. — Ты забыл воспоминания и то, как они прокручиваются снова и снова. Ты забыл воображение и то, что воображение единственное наделяет эти воспоминания смыслом, потому что позволяет тебе переписать финал.
Безмолвный Даву кивнул. «Люди моей профессии, — пальцы сформировали знак «ирония», — во всяком случае те, кто родился слишком поздно, чтобы помнить, насколько эти чувства были когда-то распространены, должны смотреть на тебя с определенным клиническим интересом. Я должен предупредить доктора Ли, чтобы он не слишком усердствовал. Помимо прочего, я уверен, что он очень внимательно наблюдает за тобой и делает записи каждый раз, как уходит от тебя».
— Я счастлив, что кому-то пригодился, — «ирония» обозначена руками, горечь застыла на языке. — Могу отдать этим людям свои воспоминания, если так нужно.
— Разумеется. Можешь, если хочешь. — Даву поднял голову с некоторым замешательством.
— Ты знаешь, что это возможно, — продолжал сиб. — Ты можешь загрузить свои воспоминания, законсервировать их, как янтарь, или просто передать кому-нибудь в качестве опытного образца. А можешь полностью стереть их из своего мозга, войти в новую жизнь, tabula rasa, свободным от боли.
Его глубокий голос был мягок. Это был тот самый голос, которым он, вне всякого сомнения, говорил со своими пациентами, с мягкой настойчивостью, без нажима. Голос, который делал предложения, рисовал альтернативы, но никогда, никогда не отдавал приказов.
— Я этого не хочу, — сказал Даву.
Пальцы Безмолвного Даву все еще были сложены в знак «разумеется».
— Ты не из того поколения, которое принимало подобные вещи как данность, — сказал он. — Но именно этот, модульный, подход к памяти, к существованию, составляет суть моей нынешней работы.
Даву внимательно посмотрел на него.
— Это все равно, что потерять кусок себя — отказаться от памяти. Воспоминания — это то, что составляет личность.
Лицо Безмолвного Даву оставалось бесстрастным, только глубокий голос плыл через разделявшую их пустоту. «Мы пришли к убеждению, что человеческую психику составляют не воспоминания, но образ мыслей. Когда наш сиб дублирует себя, он дублирует свой образ мыслей в нас; и когда мы создаем себе новое тело, чтобы жить в нем, этот образ мыслей не меняется. Разве ты чувствовал себя новой личностью, когда принимал новый облик?»