— Каждый день руки смазывай, — сказала она, — а недельки через две ко мне придешь.
Еще два или три раза этот больной появлялся у нас на даче. Бабушка осматривала его руки, ощупывала их, зачем-то заглядывала ему в глаза и наконец отпустила со словами:
— Ну все, теперь болезнь больше не вернется.
Больной уехал, но с тех пор каждый праздник присылал открытки с поздравлениями… Открыток тех было множество, и наш почтальон, молодая девушка Валя, смеялась:
Анна Георгиевна, сколько же у вас знакомых, на весь район меньше почты ношу, чем к вам, пора прибавку к жалованью просить.
Ничего, ничего, попрыгунья, носи, работа у тебя такая, видишь, как раскраснелась на воздухе. — Бабушка улыбалась, угощала Валю пирожками, и та убегала со своей сумкой, разносить почту по другим квартирам. Открытки и письма бабушка внимательно читала и аккуратными стопочками складывала в ящик комода.
Память моя, — говорила она. На некоторые письма бабушка писала ответы, и тогда через некоторое время у нее появлялся новый больной…
СИЛА СОЛНЫШКА И ТАЙНА ДЕВОЧКИ МАГИИ
Бабушка, а девочка Магия вернулась? — спросил я, когда мы остались одни.
— Нет, миленький, не вернулась. Живет она в других мирах — в другом времени, правда, иногда разговаривает с людьми, которые ее помнят.
Как по телефону? — спрашиваю я.
Да, как по телефону, миленький. Ну, пойдем на вечернее солнышко посмотрим, устала я что-то, там и расскажу.
Бабушка складывает в платочек зеленый лук, пирожки, вареные яйца и бутылку простокваши.
— Поужинаем на воздухе, — говорит она, и мы выходим из дома.
Недалеко от леса, на поляне, стоит большой клен, это любимое место бабушки. Почти каждый вечер она приходит сюда, садится под дерево и, прислонившись к нему спиной, долго смотрит на заходящее солнце, а иногда закрывает глаза и как будто засыпает.
Вот и сегодня мы пришли к большому дереву, устроились на прогретой за день земле, и бабушка развязала платочек с ужином.
Смотри на вечернее солнышко, — сказала она. — Кто на вечернее солнышко смотрит, здоровым да сильным растет и глазки зоркие имеет.
А Магия, бабушка, почему она не возвращается и со всеми людьми не разговаривает?
Не может она со всеми разговаривать, потому что глупые люди бывают, неразумные. Всякое знание да изобретение пытаются себе на пользу повернуть, а своя польза часто чужим горем оборачивается. Вот наша мясорубка, к примеру, — сделал ее в давние времена беззубый монах, который мясо любил, да жевать не мог. Но не мясо молоть стали на ней люди, а попала мясорубка в руки инквизиции, и стала инквизиция с ее помощью людей мучить да пытать.
Что такое инквизиция, бабушка?
Ну это как бы милиция при церкви такая была, теперь ее уж нет, — ответила она.
Ба, так нашу мясорубку беззубый монах сделал? — спросил я.
— Нет, конечно, не нашу, а ее прапрабабушку, нашу мы в магазине купили. Ты покушай, непоседа, да на солнышко посмотри. — Бабушка протягивает мне пирожок и кружку простокваши. — Так вот, если услышат Магию глупые люди, то и почернеет она. Повернут ее силу себе на пользу, а другим на горе. Всякое добро может злом обернуться, смотря в чьих руках окажется. Вот и живет Магия в другом мире, ждет, пока люди поумнеют, — тогда и вернется.
ЩЕТИНКА ВМЕСТО ПОРЧИ
Бабушка, а почему хлеб такую силу имеет? — спрашиваю я.
Хлебушек, миленький, для любого народа свят. По-разному его везде называют: каравай и чурек, лаваш и хом, а все одно, много сил и души в него вкладывают. Зерно посеять надо, урожай собрать, муку смолоть да хлеб испечь. Видишь, через сколько рук хлебушек проходит и каждые руки его с любовью берут и свою силу вкладывают. Поэтому и целит он боли людские, а уходит человек в дорогу, и не мяса кусок, а хлеба краюшку с собой берет. Краюшка эта его и накормит, и согреет, и силы вернет. Люди говорят: "Хлеб на столе — счастье в доме". Пойдем домой, миленький, поздно уже, спать пора.
Однажды к нам на дачу приехала молодая женщина с маленьким ребенком. Ребенок был очень беспокойным, все время плакал, вертелся на руках у матери и никак не хотел успокаиваться.
— Совсем замучилась с ним, Анна Георгиевна, — рассказывала женщина. — Врачи ничего не находят, а малыш совсем не спит, плачет ночи напролет, ест плохо, видите, как исхудал. Уж сколько бабок объехали, все говорят — порча, и что только ни делали: молитвы читали, воск лили, водой святой обмывали, — ничего не помогает. На вас последняя надежда.
Бабушка распеленала ребенка, внимательно осмотрела, ощупала животик и головку, заглянула в глаза. В ее руках мальчик постепенно успокоился, затих, закрыл глазки и начал посапывать…
Теперь я знаю, что в процессе осмотра бабушкины пальцы нажали на несколько, как их теперь называют, "биоактивных точек", работу с которыми издавна применяли русские знахари. Но об этой методике я расскажу немного позже, чтобы не нарушать последовательность повествования.
Закончив осмотр, бабушка укрыла ребенка одеялом.
— Пусть поспит, — сказала она. — А ты садись пока, чайку попей, устала, небось, в дороге.
Бабушка разожгла самовар, достала варенье и домашние пирожки. Они уселись за стол.
Щетинка у твоего ребенка, девонька, — сказала бабушка, — выгонять надо.
Какая щетинка, Анна Георгиевна, — перепугалась женщина, — порча ведь у нас.
Не говори, чего не понимаешь, — рассердилась бабушка. — Ишь, порча у нее, видите ли! Какая порча, что ты об этом знаешь?
Так ведь бабки сказали. — Женщина нервно заерзала на стуле.
Дурак сказал, — отрезала бабушка, — ему все, что не понять, то и порча. А ты, коль с безгрешного младенца порчу снимать собралась, так в другое место езжай.
Редко мне случалось видеть бабушку в таком раздражении. Голос ее, обычно мягкий и спокойный, стал вдруг резким, брови нахмурились, и между ними пролегла складка. Впоследствии она говорила мне: "Сколько живу, не могу понять глупость людскую, что им ни скажут пострашнее да поглупее, в то и верят, совсем думать разучились. Непонятных слов наслушаются да начитаются, вот и пихают их ни к селу — ни к городу, а что стоит за теми словами, и знать не знают. Найдут какого-нибудь дурня старого, который знахарем или колдуном себя называет, так чем грязнее и неряшливее он выглядит да больше слов страшных и непонятных говорит — тем и лучше. Сколько уж людей такие колдуны погробили, и не счесть, а все мало. Нет, видно, не дано мне понять глупость людскую".
Что вы, что вы, Анна Георгиевна, — расплакалась женщина, — простите, ради бога, если что не так, куда же я пойду, ведь где только ни была. Если вы не поможете, не знаю, что и делать.
— Ладно, что плакать-то, ребенка лечить надо. — Бабушка погладила женщину по голове. — На-ка, девонька, чашку, пойди в другую комнату, да молока грудного сцеди.
Женщина вышла. Бабушка налила в тазик кипятку из самовара и запарила березовый веник, а в глиняном горшочке залила кипятком траву череды. Когда женщина вернулась, бабушка убрала со стола, постелила чистое полотенце и положила ребенка на животик. Она достала из тазика веник, подождала, пока он немного остынет, потом положила ребенку на спинку и накрыла одеяльцем.
— Подержи-ка, девонька, чтобы веник не сползал, — сказала она, а сама достала буханку круглого хлеба и вынула мякиш. Трижды бабушка обдавала веник кипятком и накладывала на спину ребенка. — Это чтобы спинка распарилась да поры открылись, — говорила она.
Потом окунула мякиш в горячую воду, в которой замачивала веник, добавила грудного молока, размяла и скатала из него колбаску. Протерев распаренную спинку ребенка грудным молоком, бабушка принялась катать по ней хлебный валик, периодически протирая спинку молоком. Минут через пятнадцать она подала валик женщине.
Ну вот и щетинка твоя, — сказала бабушка, — она-то и не дает малышу покоя.