Прялка считалась лучшим подарком для девочки, для девушки, для женщины. Их меняли в течение жизни несколько раз. Отец делал маленькие прялочки для дочерей, когда они только начинали учиться прясть. Парни делали прялки для возлюбленных. Если подарил ее какой девушке и она приняла подарок, это означало, что у них любовь, и все смотрели уже, насколько та прялка хороша: чем красивей, чем затейливей — тем, стало быть, любовь сильней. А молодой муж, а то и немолодой, делал жене новую прялку. Тоже показывал, как он к ней относится.
Так что старались мужчины в этой работе, как ни в какой другой. Всю душу, всю свою фантазию в прялки вкладывали. А девчушки, девушки и женщины, как только получали такой подарок, так сразу же шли с ним на посиделки и хвастались. И все там их разглядывали, обсуждали.
Поэтому прялки тоже были везде разные, даже очень разные, и кое-где настолько затейливые, нарядные и красивые, что за ними охотились и из других мест, и мужики стали делать их на продажу, привозить на большие базары и ярмарки. Делали, разумеется, тоже зимами в маленьких бревенчатых работнях, которые в коренной России тоже были почти у каждого мужика.
С Вологодчины на базары привозили прялки с широченной, самой похожей на большую лопату лопастью, только сплошь покрытую затейливой резьбой, очень часто ярко, пестро раскрашенной.
И с Северной Двины прялки шли по форме такие же, но без резьбы, с дивной, тонкой, преимущественно пурпурно-красной росписью разными узорами, в которые обязательно вставлялись картинки праздничных чаепитий, катаний на санях, райских птиц.
Из ярославских краев прялки были в виде высоких стройных башенок-шпилей со сквозными прорезями со всех четырех сторон. Прямо как окошки подлинных башенок-шпилей в двадцать пять-тридцать этажей с маленьким изящным орнаментированным навершием — на них и крепили кудель.
А с Волги из Гордца продавали даже инкрустированные прялки, вернее, донца с головками, на которых сидели и в которые вставляли гребни. Делали их так: вылавливали в реке Узоле дубовые топляки, пролежавшие в воде десятки лет, отчего они становились черными и прочными, как железо, — то есть черный мореный дуб, сушили его, кололи на тонкие пластины и из них вырезали почти прямоугольное туловище коня с сильной, горделиво изогнутой шеей и маленькой чуткой головой, под этот силуэт выбирали на чистом осиновом донце углубление и сажали его туда. Клеем не пользовались, сверлили насквозь через дуб и осину отверстия и загоняли шпоны, тоже черного дерева. И не абы где загоняли, а на месте глаз, там, где сбруя пересекается, там, где хвост вяжется, где копыта. И получалось, что и резьбы-то еще никакой нет, и ног у коня нет, и гривы, и хвоста, а он все равно уже бляшками на сбруе блестит и глаз его выпуклый горит. Потом мастер лихими овальными порезами соединял шпонки-копытца с туловищем — делал ноги, от последней шпонки изгибал на доске пружинистый хвост, по шее пускал летяще штришки — гриву, и, смотришь, как будто срослись осина и черный дуб, как будто всегда были одним целым — изображением неудержимого поэтичного коня. И то, что он снизу чуточку выступает, кажется тоже естественным, словно это нарост.
Кстати, эти выступы — единственные на городецких донцах, а так они плоские и резьба на них не объемная, а глубокая, штриховая, и вся светотеневая игра на донце создается только ею.
Инкрустировались также и всадники на конях, и кареты и повозки, если конь был запряжен. Но все делалось тоже предельно условно, с поразительным композиционным и графическим чутьем. Экспрессия, чувство линии и движения в этой резьбе такие виртуозные, что все донца воспринимаются как нечто классическое, равное этрусским вазам или гравюрам японцев.
Круг сюжетов, разрабатываемых в них, невелик. Два коня у дерева со сказочной жар-птицей на макушке. Эта сцена пришла из языческих времен, из языческой мифологии. Она встречается в иконах, в народных вышивках, в древнем литье и изображает, по определению академика Б. Рыбакова, Великую богиню, богиню Земли, превратившуюся в дерево, и «предстоящих перед ней жрецов с дарами». Но городецкие мастера, наверное, не знали, что это древняя богиня, и сделали сцену сугубо бытовой: всадники у них или с саблями, или курят длинные барские трубки, или размахивают плетками. Попадаются на конях и амазонки, а внизу почти всегда прыгают собачки. Есть лихие выезды в каретах и легких открытых колясках. Есть война: наверху, над лесами и конниками, на горячем коне летит генерал в треуголке, а пониже идет в атаку шеренга солдат, предводительствуемая офицером. Встречаются сцены гуляний, бесед, охоты и укрощения дикого коня, которую вырезал, как он сам написал, мастер Лазарь Мельников из деревни Охлебаихи.