Следующий анализ закономерно отразил начало конца для почек. Огромное количество токсинов, выделяющееся повреждёнными клетками, не обезвреживалось в полном объёме в такой же повреждённой печени и отравляло почки. Те, в свою очередь, и без того перегруженные работой, вовсе переставали выводить из организма яды, оставляя их плавать в крови и продолжать загрязнять всё, до чего достают капилляры.
Спустя ещё время мышонок прекращает двигаться. Тяжело куда-то идти, когда всё внутри тебя – один сплошной чан с отравой. Вспомнить, как я неудачно перекусил в университетской столовой, а потом меня три часа тошнило, да к тому же сопровождалось головокружением и полным упадком сил… А теперь умножить эти ощущения раз так в двадцать тысяч.
Я хотел уже было отойти, чтобы больше не смотреть на несчастную мышь и не проецировать неосознанно её состояние на себя, но услышал какой-то свист из клетки. Или даже не свист, а хруст. Пришлось наоборот подойти поближе, дабы разобраться. Грызун глубоко и редко дышал, а услышанный мною звук оказался хрипом, доносящимся из его лёгких. Дыхательные пути забились. Кровью, наверное, или собственными разваливающимися тканями. При этом откашляться животное даже не пыталось, хотя состояние, при котором тебе что-то очень мешает дышать, обычно вызывает чрезвычайно интенсивные реакции, направленные на восстановление спокойного дыхания. В противном случае ты будешь чувствовать себя, как будто захлёбываешься водой и ничего не можешь поделать.
Кто-то предложил измерить температуру тела. Самый обычный термометр бесполезен в такой ситуации. Хэм пообещал разрешить проблему при помощи лаборантки Мелины и через десять минут вернулся с тепловизором. Благодаря нему удалось зафиксировать падение температуры тела до тридцати четырёх градусов. Удивительно, как при такой низкой температуре так быстро проходили все химические реакции в организме.
Последний проведённый анализ крови уже был гораздо больше похож на посмертный, что мы взяли у предыдущего подопытного: ацидоз*, гемолиз**, гибель лейкоцитов. По идее уже из-за первого мышь должна умереть. Но она до сих пор жива.
Шерсть так и лезет, кожа отслаивается по кусочкам, глаза мутные, на внешние раздражители животное не реагирует. Гниющее тело источает кислый удушающий запах, отчего долго находиться в радиусе метра удаётся, только предварительно задержав дыхание. Джейн предложила один из самых мощных раздражителей – еду. Толстый лист капусты разместили в двух десятках сантиметров от подопытного. Как ни странно, мышь-таки учуяла запах пищи, медленно повернулась в её сторону и неуклюжими движениями продвинулась к еде. Не обнюхивая добычу, как это обычно делают мыши, она подрагивающими лапками попыталась взять лист, но удалось только со второго раза. А ела она с большим аппетитом.
Мда, трудно в полной мере осознать то, что видишь. Ходячий труп уплетает за обе щёки еду, будто вовсе не умирает. Жевала она довольно медленно, но уверенно.
– Пищевое поведение не пострадало, – констатировал зоолог Крэйг, – Центр голода функционирует.
– Верхние отделы пищеварительного тракта не омертвели, – напомнила Джейн, – Значит, вирусные изменения подразумевают необходимость питаться. Другое дело, что лёгкие вдруг оказались не нужны, – это вообще-то было гораздо более странно, чем всё остальное. Как организм будет получать энергию без кислорода? – Думаю, вирус переводит тело на анаэробное окисление.
– Похоже на это. А первое время или в отсутствие пищи извне организм использует в качестве субстрата собственные ткани.
«Удобно-то как. Нечего есть – поешь сам себя».
– В связи со всем этим делом у меня возник вопрос, – Хэм встал напротив нас, – Как вообще была обнаружена способность к регенерации? Мы пока что наблюдаем одно сплошное саморазрушение.
– Думаю, я знаю, у кого спросить, – я вновь оставил коллег и направился к Биркину. Надеюсь, он ещё не ушёл к Маркусу.
***
Так и есть, Уильям продолжал начатую нами обоими работу по идентификации синтезируемых вирусом ферментов.
– Это снова я. Ну, как успехи? Что-то удалось найти?
– Э-э, приятель, знаешь что? Ничего я не скажу, – не понял. С утра мы вместе так мило химичили, а спустя пару часов всё резко поменялось.
– Почему?
– Вы помогаете Альберту. А если я помогу вам, значит помогу ему, – тем не менее, голос его звучал беззлобно, – Ну уж нет, пусть сам разбирается. И вы тоже сами разбирайтесь.
Что за ребячество… Я бы мог сейчас начать распинаться о том, что мы все в одной лодке и плывём в одном место, но вряд ли бы это переубедило Уильяма.
– Понятно… Но хотя бы можешь рассказать, как вы узнали, что вирус ускоряет клеточную регенерацию? Это секрет пока что только для меня и моих коллег, – Биркин усмехнулся, но в этот раз отпираться не стал.
– На самом деле практически случайно. Доктору Маркусу как-то пришла в голову идея проверить, сколько сможет съесть одна единственная пиявка. Скормили одну мышь, потом другую, – опять эти жуткие пиявки-проглоты! – На третью она набросилась и серьёзно покусала, но полностью съесть уже не смогла. Маркус взял третью мышь под наблюдение, чтобы проверить, передаётся ли вирус через слюну. Через два часа все укусы без следа зажили, а оторванные части тела полностью отрасли.
Так выходит, чтобы регенерация началась, необходимо до или во время инфицирования иметь сильные повреждения. Но где здесь связь? Почему изначально здоровые организмы превращаются в заводы по переработке самих себя, а серьёзно пострадавшие приобретают супер-способности?
– Вы с того раза больше никого не инфицировали?
– Нет, я сразу начал думать, что при этом делает вирус. И… больше я ничего не расскажу, – хах, ну раз так, то тебя ждёт большой сюрприз, Уильям! И если уж ты такой скрытный, то и я тебе ничего говорить не стану.
– Что ж. И на том спасибо, – я улыбнулся и отправился обратно к своим.
***
С момента заражения второй мыши прошло три с половиной часа. Первого подопытного мы усыпили через три, так что дальнейшее наблюдение, возможно, преподнесёт ещё какие-нибудь сюрпризы.
– Есть-то он ест, а вот к воде остался равнодушным, – сообщил мне Хэм.
Затем я пересказал услышанное от Биркина. Ни у кого не было объяснений тому, почему вирус настолько по-разному ведёт себя в здоровом и больном организмах. Складывалось впечатление, что ему просто нравится ломать целое и чинить поломанное. Но это, опять же, дурацкие мои мысли, а вирусу не может ничего нравиться или не нравиться.
Мы покормили мышонка ещё несколько раз. Всё, что ему давали, было съедено полностью. Взяли последний анализ крови, так как больше брать нельзя – кровь не восстанавливается. Биохимический анализ уже перестал иметь общие с нормой черты. По-хорошему, нам необходимо будет изучить свойства многих белков, которые продолжали работать в совершенно адских химических условиях, поддерживая какую-никакую, а вполне себе жизнедеятельность этого странного организма.
Крэйг продолжал сопоставлять особенности поведения, спрогнозированные после анализа результатов вскрытия нервной системы. Какие участки были выключены, такие и не работают. Чувствительные нервы, судя по всему, почти все омертвели. Тело не ощущало ни тепла, ни холода, ни прикосновения, ни текстуры поверхности. Болевые рецепторы также пришли в полную негодность. Боль отныне в прошлом для этой мыши. Как в прошлом осталось дыхание, почти полностью – зрение и другие чувства. Всякая высшая нервная деятельность, включающая память, условные рефлексы, тоже безвозвратно утрачены, поскольку кора мозга погибла.