— Ну ещё бы, все великие люди добрые. «Гений и злодейство — две вещи несовместные».
— А вы можете… можете прочитать мне что-нибудь своё, — потупилась девчушка.
Димка глянул на ровный пробор гладких светлых волос, на литые маленькие плечи с полосками от сарафана, и ему очень захотелось побыть с ней подольше.
— Что ж, охотно, кстати и отдохну, устал.
— Пойдёмте в шалаш, а то солнце так палит. Пойдёмте?
В шалаше стоял полумрак. Димка уселся на охапку сухой травы.
— Пожалуйста, попробуйте. — Она протянула тарелку молодых пупырчатых, пахнущих землей и солнцем огурцов. Открыла спичечный коробок с солью.
Димка сладко захрустел огурцами. Поджав маленькие ноги под сарафан, она прислонилась к стенке шалаша и крутила на палец травинку.
— Так почитаете?
— «О подвигах, о доблести, о славе я забывал на горестной земле», — начал Димка.
— Это же Блок? — удивленно воскликнула она.
— Точно, — засмеялся Димка. — «Послушайте, если каждый вечер зажигаются звёзды…»
— Вы меня дурачите, да?
— Ты права, это Маяковский… А ты и в самом деле любишь стихи, — покровительственно хлопнул он её по плечу и осёкся, встретив отчужденный взгляд зелёных строгих глаз.
— Ладно-ладно, не обижайся, теперь серьезно, — пробормотал он, глядя в сторону, и стал читать свои стихи. Он читал одно стихотворение за другим. Она вся словно обратилась в зеленоглазое удиивтельное внимание.
«Как она умеет слушать, — благодарно думал Димка, — никогда в жизни не встречал ещё человека, который бы умел вот так слушать…»
У входа в шалаш дремал под стихи Трезор. Когда Димка умолк, Трезор взрогнул и поднял голову.
— Как ты думаешь, возьмут такие стихи в вашей редакции?
— В нашей? А вы не из города? — захлопали длинные, выгоревшие на солнце ресницы, и искорки заметались в зелёных глазах.
— Да… нет… то есть, — пойманный на слове, забормотал Димка.
— Я бы взяла, — выручила девочка, — мне очень нравятся твои стихи.
— Да?! — расплылся польщённый Димка.
— Да! Да! — громко подтвердила она.
И Димке стало стыдно.
— Я тебе наврал всё, никакой я не корреспондент. Я иду в город к Константину Ивановичу, несу свои стихи. И я его ни разу не видел. — Димка говорил и чувствовал, как становится ему легче дышать. — В общем, меня Димка зовут, — закончил он свои признания.
— А меня Варя. — Она протянула руку.
Он взял её ладную ладошку, и была эта ладошка такая живая, прохладная, что не хотелось отпускать.
— А ты издалека идёшь?
— От Хазарского моря. Сначала ехал на поезде, а последние два дня пешком, так веселей. В степи ночевал. Хорошо у вас в степи.
— Ой, расскажи, наверно, страшно?
— Ух, как страшно! — делая большие глаза, сказал Димка. — Я всю ночь сидел, жёг костер, и тени такие ходили вокруг громадные, и что-то кричало и плакало на разные голоса. Было так жутко и весело: как будто я старый колдун, и вся земля подвластна мне, а я сижу и варю на острие своего костра месяц в котелке. Был у меня зелёный солдатский котелок, сегодня закинул его — больше ночёвок не будет. Вот сижу и варю из месяца зелье.
— А для чего зелье? — перебила Варя.
— А зелье-то, — ухмыльнулся Димка, — чтобы приворожить красавицу Варвару, что живёт в терему травяном за семью ветрами, за семью полями огуречными. Стережёт её свирепый дракон в обличье собачьем — Трезор.
— И рыцарь сильный и мудрый, — подсказала Варя.
— Кто? — ревниво встрепенулся Димка.
— Дедушка, — засмеялась Варя, — в совхоз аванс ушёл получать.
— И сидит та Варвара-лебёдушка день и ночь в тереме травяном в стране своей Огуреции книжки, золотом писанные, листает, — разошёлся Димка.
— И геометрию зубрит, — дополнила Варя.
— И геометрию, паки науку древнюю, кулачным бойцом, великим Пифагорушкой из собственных штанов составленную. По сему и имя она имеет Пифагорова.
— Не ври, геометрия не Пифагорова, а Эвклидова, — расхохоталась Варя.
— Вот всё перебила, грамотейка, — хлопнул себя по колену Димка, — наверное, мне пора топать, а то никого не застану…
Долго стояли они у обочины дороги, не решаясь расстаться.
— А у меня экзамены на аттестат, — вздохнула Варя, — послезавтра первый, сочинение, утром уеду в совхоз.
— А я уже свалил в прошлом году, — сказал Димка, — на тройки, правда. Ты думаешь, Константин Иванович добрый?