Вечерами приходили бывшие одноклассники Славы, без умолку болтали, вспоминали школу. Приходил Гарька-Жердь. Всё такой же худой и длинный, он работал фотографом в фотоателье, хвастал, что много «заколачивает», собирался жениться на какой-то «чувихе», обещал познакомить с ней Славу.
Со сверстниками Славе было тяжело: он чувствовал себя старше их на целую жизнь. Они всё ещё барахтались в детстве, Славе даже казалось, что они за это время поглупели: их безудержный и, как ему казалось, неуместный смех, суетливый, мелочный разговор, неприкрытый жадный эгоизм к радостям жизни раздражали Славу и оскорбляли чувство безысходной утраты, которое не отпускало его сердце. Утомляли и растравляли его боль бесконечные разговоры о маме с соседями, с её сослуживцами. За эти дни они давно уже рассказали ему всё, что знали, помнили, и повторяли это много раз подряд. Ничего нового о жизни мамы, о её последних днях Слава уже не мог услышать ни от кого из них. И когда он в этом убедился, ему стали тягостны и встречи и разговоры с ними, к тому же люди, пережив трагичность неожиданной смерти более или менее близкого им человека, уже успокоились и занялись повседневными делами. Слава чувствовал, что потрясение, которое его чем-то сближало с ними, прошло у этих людей и ему неудержимо захотелось остаться одному.
X
Участковый милиционер сорвал с двери пластилиновые пломбы и они вошли в коридор. В комнате громко играло радио. «Зачеркни радио»! — обычно просила мама, придя с работы. Милиционер долго возился с ключом, не мог в темноте попасть в замочную скважину. «Труженики полей готовятся к встрече весны», — гремел голос диктора.
— Даже сумно, — поёжилась Евдокия, когда они вошли в квартиру, — и как ты, Славик, один останешься? И чего ты захотел? Жил бы у нас, сорок дней отметили бы, а потом и перешел бы.
Слава выключил радио. Натыкаясь на стулья, милиционер подошел к окну и раздвинул шторы. Комната наполнилась утренним светом, резко подчеркнувшим осевшую на мебели пыль. Милиционер вынул из кармана акт и стал читать:
— Стол полированный, сервант, телевизор…
— Оставь, — прервал его Слава, — давай распишусь. Где расписаться?
Милиционер подал Славе акт и шариковую авторучку. Слава расписался.
— Всё? — в голосе Славы прозвучало нетерпение.
— Порядок, — сказал милиционер, неловко потоптался, не зная, как облегчить чужую участь. — Ну, пока! — Он крепко пожал Славину руку и вышел. Следом поспешила боявшаяся разрыдаться Евдокия.
Вот Слава и дома. Но его ли это дом? Квартира казалась чужой. Решительно она была не та, что при маме, хотя вещи стояли в ней прежние и именно там, где стояли при маме, но они потеряли свой смысл и значение. Как может быть безысходно и пусто в родном доме! Если бы можно было хоть закричать, заплакать! Но ни кричать, ни плакать он не мог. Он обошел комнату, открыл занавешенный простыней трельяж. Каждое утро, собираясь на работу, мама расчесывалась перед ним, пудрилась, чуточку подкрашивала губы и тут же вытирала помаду, говоря: «Смолоду не красила, а теперь и вовсе смешно».
«Красивая у тебя была мама, — говорили ему все эти дни соседи, — ты на неё, как две капли воды, похож, а вот судьбы у неё не было. Не было судьбы!»
«Да, судьбы не было, — вдруг с ужасом подумал Слава. — Не было. Почему я об этом никогда не задумывался? Никогда! Ей было, наверно, очень трудно в жизни, очень одиноко. И ещё он, Слава… сколько раз он огорчал её?» Сейчас ему казалось, что он всю жизнь только и делал, что огорчал маму. Убегал на море без разрешения, гонял, как сумасшедший, на велосипеде, дрался с мальчишками, получал в школе двойки, бесконечные двойки, которые доводили маму до отчаянья: «Ты же способный, ты же всё понимаешь, ты же взрослый человек, как же можно так относиться к учёбе, к учителям? Они же хотят тебе доброго, они не враги тебе. Я работаю в газете, поучаю людей, пишу статьи, а у сына сегодня пятерка, а завтра три двойки — и так без конца…
Сколько же обещаний можно брать с тебя?!»
Всякий раз Славе становилось стыдно до слёз, и он тут же начинал клясться, что это случилось с ним в последний раз. «Ну, поверь, мамочка, если повторится, можешь со мной больше не разговаривать! С завтрашнего дня начинаю новую жизнь!» В порыве искреннего раскаяния Слава всю ночь занимался и засыпал под утро. Утром, уходя на работу, мама будила его, он обещал ей сейчас же встать, но, как только за мамой закрывалась дверь, поворачивался на другой бок и засыпал сном праведника. А когда просыпался, то в школу идти было уже поздно, и Слава, дав себе очередное обещание, принимался читать какой-нибудь роман. А там мальчишки подбивали его сходить на рыбалку или «рвануть» в горы. Ну как отказаться от такого соблазна?! «Ничего, потом сразу всё выучу!» Потом мама уезжала в командировку, и Слава получал полную свободу на три дня. «Я за три дня горы сворочу! Не буду ходить в школу, зачем зря тратить на уроках время: всё равно играешь в морской бой, на переменах тоже не сосредоточишься — сутолока! А дома — тишина! Все упражнения переделаю, по физике и химии выучу все параграфы. И вообще всё подгоню. Времени ведь — вагон! Надо рвануть и вырваться раз и навсегда из этой трясины! Проживу без Танькиных подсказок — зубрила несчастная!»