Слава устраивал себе на диване удобное ложе, сносил на него все подушки, на пол перед диваном клал все учебники, чтоб «рвануть и вырваться раз и навсегда из этой трясины»! С другой стороны дивана он клал на табурет книги «для минутного отдохновения души» — в основном романы русских классиков. Здесь же, на другом табурете, ставил сахар, конфеты, пирожки, ватрушки, стакан с блюдцем; на пол — чайник, так, чтобы его можно было подцепить ногой, не вставая с дивана. Блаженно вытягивался, предвкушая, как он сейчас «рванёт!» Для «разминки», для «душевной разрядки» брал в руки новый роман и погружался в сладчайший мир чужой жизни. О, какой это был для него заколдованный плен! Перевертывалась страница за страницей… «Ну, дочитаю до ста — и все! Еще пятьдесят! Ещё одну главку!.. Ну, до двухсот — времени-то ещё вагон!» Страницы сами перевертывались, и Слава переставал их считать. Машинально грыз сахар, жевал пирожки, пил холодный чай, не вставая с дивана и не выпуская из рук книгу.
В холодильнике оставались борщ и соус. «Их надо разогревать. Ничего, обойдусь и так». Потом, уже поздно ночью, если он не дочитывал книгу до конца, он вставал размяться, похлебать возле открытого холодильника борща. И снова принимался за чтение и читал до тех пор, пока не перевертывалась последняя страница. Иногда на такое чтение уходило два дня и две ночи. «Теперь высплюсь и успею всё сделать! Он брал в руки учебник, но после Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина все упражнения и задачи казались такой нелепицей и суетой, что Слава вздыхал над ними, зевал до слез, потом начинал пересматривать книги любимых писателей, открывал одну из них и опять забывал обо всём… пока не приезжала мама. С её приездом обрушивались на Славу муки совести. Узнав, что он не ходит три дня в школу, — а мама почему-то об этом узнавала ещё не переступив порог дома, — она начинала плакать, упрекать Славу.
— Ты плачешь из-за такого пустяка… не разобравшись… я же болел! — возмущенно кричал Слава, чувствуя себя в душе неисправимым преступником. — У меня болело горло, была температура!
— А сейчас? — тревожно спрашивала мама и трогала Славин лоб.
— Я пил аспирин, — врал Слава, — вот, видишь, сейчас все прошло, радоваться надо, а не плакать! Подумаешь, каких-то три дня не был в школе! Ты же сама не разрешаешь мне выходить из дому с температурой.
— У меня так болело сердце, я так волновалась, чувствовала, что ты болеешь, — вздыхала мама. — И когда у нас в доме будет телефон! Прямо горе!
— Ничего, не волнуйся, — снисходительно успокаивал он её. — Ты послушай что пишет старик, я специально для тебя отметил, чтобы вслух прочесть!
Слава начинал читать вслух поразившие его страницы романа, мама садилась на краешек стула — некогда, надо прибирать: за три дня Слава даже пыль ни разу не вытер. Проходил час, два, Слава читал и читал, все больше вдохновляясь, а мама слушала, вся обратившись во внимание.
— Ой, Славочка, — вскрикивала, наконец, она, — у меня ведь в кошёлке мясо, и стирать надо, и уборкой заняться, а потом ещё статью писать!
— Всегда ты так, перебьёшь на самом интересном месте! И как ты можешь? — упрекал он маму.
— Так дел сколько, Славочка! Давай, давай, помоги, — торопила мама, и они, разговаривая о прочитанном, принимались за уборку. Потом ели горячий борщ, горячий соус, пили горячий чай. «Жизнь прекрасна, — думал Слава, — ничего страшного не произойдет, если я ещё раз, но теперь точно последний, воспользуюсь услугами Таньки…»
Слава подошел к серванту, отодвинул стекло, посмотрел на знакомые чашки их парадного сервиза. Ко дну одной из них прилипла чаинка. Открыл сахарницу — сахар покупала ещё мама. В конфетнице лежали мамины любимые «Гусиные лапки» — она всегда пила чай «вприкуску». На розетке был нарезан кружочками уже потемневший, высохший лимон. Слава закрыл сервант, раз, другой прошелся по комнате. Открыл шифоньер и уткнулся головой в мамины платья, в мамину шубу, из бокового кармана которой торчали маленькие красные варежки. Слава вынул варежки. В одной из них лежал батистовый платочек, завязанный узелком. Он развязал узелок, там был рубль и двенадцать копеек. Слава завязал деньги в узелок, спрятал платочек в нагрудный карман. И сел в открытый шифоньер, завалился в угол, закрыв, как в раннем детстве, лицо подолом маминого платья и, холодея, подумал о том, сколько раз своим беспечным характером он доводил маму до сердечного приступа. Разве не мог он хорошо учиться, зачем все всегда оставлял на завтра? А когда приходило «завтра», переносил свои дела на следующее «завтра». И так без конца.