— Умываться ничего, вот бриться плохо, смотри, когда бриться будешь, родинку береги.
— А я не бреюсь. А вот отгадайте: «Вверху дыра, внизу дыра, а посередине огонь да вода?»
— Самовар, — засмеялся Слава.
— Молоток! — крикнул Боря. — Точно!
— Так нельзя говорить старшим, — поправил мальчика отец, — надо сказать: вы угадали, а не «молоток».
— На вас он совсем не похож, — сказал Борис.
— Он в мать, — улыбнулся мужчина.
— И не в маму, что ты говоришь, дядя Федя! У мамы глаза голубые, а у меня черные. Я в своего родного папу, баба Катя говорит — вылитый.
— А где же твой папа? — спросил Борис.
— Вот, — ухватил мальчик за руку Фёдора, — не видишь, что ли? Сейчас мой папа дядя Федя. А тот был другой, тот родной был. Баба Катя говорит, что он был ирод, подлец и нечистая сила.
— Разве можно так говорить о старших?
— Можно, — невозмутимо болтая ногами, продолжал Боря, — баба Катя говорит, что про тех, которые подлецы, можно. Вырасту, я его поймаю!
Все невольно засмеялись.
— Да, он был даже против, чтобы я выродился! — запальчиво крикнул Боря. — А что я ему плохого сделал? Я же ему не запрещал выродиться?
— Боря! — строго одернул его Фёдор, которому этот разговор был крайне неприятен. — Пойди посмотри, мама спит?
Боря послушно вышел из купе.
— Что с ним делать? — смущенно вздохнул Фёдор, — такой дошлый чертёнок, такой строптивый растёт.
— Перерастёт, — успокоила старуха.
— Мне скоро выходить, пересадка у меня в Беслане, — забеспокоилась она. — Вы меня, соколики, с поезда ссадите, а там я сама бедовать буду. Подможите, соколики!
Вернулся в купе Боря.
— Мама не спит, она книжку читает, она сказала: «Сидите себе, пожалуйста».
Поезд замедлил ход. Старуха запричитала:
— Берите, соколики, берите, уже встаёт!
Проводив старуху, мужчины вернулись в купе. Борис вынул из чемодана бутылку коньяка, Фёдор принёс жареную курицу.
— Ну что ж, давайте выпьем, — сказал Борис и разлил по розовым пластмассовым стаканчикам коньяк. — Вы куда едете? — спросил он Фёдора.
— В отпуск, родственники у меня в Баку. Так за что выпьем?
— А ни за что, под стук колёс, — подмигнул Борис.
— Это у Куприна в «Поединке» пьют под стук колёс.
— Да-да…
— Вы любите Куприна? — спросил Фёдор.
— Манерно пишет. Как это там… «Сильна яко смерть любовь, стрелы её — стрелы огненные!»
— Эти слова он берёт эпиграфом к «Суламифи» из библейской «Песни Песней», — поправил Фёдор. — Вот послушайте: «Положи мя яко печать на сердце твоём, яко печать на мышце твоей: зане крепка яко смерть любовь, жестока яко смерть ревность; стрелы её — стрелы огненные». Прекрасно, по-моему!
— Ну-ну, я не спорю, — покровительственно сказал Борис, — я всего лишь жалкий экономист, а вы, судя по всему, в университете литературу читаете?
— Нет, я её дома читаю.
— Я под стук колёс не согласен, — сказал Слава. — Давайте лучше за новое знакомство.
— Молодчина солдат! За новое знакомство. Свежий тост! — Борис высоко поднял стаканчик.
Чокнулись, выпили.
— Вы бы жену к нам пригласили, а то мы тут ужинаем, а она одна, — сказал Борис.
— Точно, неудобно как-то получается, — поддержал Слава.
— Она не совсем здорова…
— Всё равно неудобно, — сказал Борис. — Разрешите, я пойду её приглашу?
— Попробуйте.
Борис долго не возвращался. А когда, наконец, вернулся, хмуро, ни на кого не глядя, бросил:
— Да. Она плохо себя чувствует.
— Ждём прибавления семейства, — застенчиво пояснил Фёдор.
— Отгадайте, что такое: «Маленький, удаленький, сквозь землю прошёл — красную шапочку нашёл?»
— Ты сперва ешь, — прервал его Фёдор, — ешь, а потом загадки будешь загадывать. Когда я ем…
— Я глух и не-м-м! — радостно подхватил Боря.
Борис вышел в коридор. Покурить. Следом за ним поспешил Боря и стал кататься на поручне окна, а потом помчался по красной ковровой дорожке через весь вагон.
— Дядя Боря, откройте туалет, ручка не поворачивается!
— A-а, сейчас!
Борис подождал Борю за дверью, а когда тот вышел и встал рядом, вдруг наклонился и начал расшнуровывать его ботинок.
— Что вы? — заинтересовался Боря и стал с азартом помогать Борису.
— Чулки, брат, у тебя сбились надо поправить, а то ножку натрёшь.
Он взял в руки маленькую Борину ступню, а тот, сопя и кряхтя, приклонившись к его коленям, расшнуровывал второй ботинок.