Они выходят на бетонированную площадку, где паркуется частная авиатехника всех сортов и калибров — от легкокрылых и хрупких, как комар, самолетиков с одним пропеллером, до солидных реактивных лайнеров для большого начальства. Увидев приближающегося Пабста, сидящие в тени бензовоза молодые люди вскакивают и начинают размахивать плакатиками с написанными от руки названиями городов: Денвер, Сиэтл, Сент-Луис.
— Извините, ребята, не могу, — говорит им Пабст, качая головой.
— Кто это? — спрашивает Перс. — Автостопщики.
Перс удивленно оглядывается через плечо. — Вы хотите сказать, что они пользуются попутными самолетами?
— Ага. Это современный способ путешествовать автостопом — искать попутки на частных авиационных парковках.
Личный самолет Германа Пабста — это оранжево-фиолетово-белый «Боинг-737», раскрашенный в фирменные цвета «Трансамериканских авиалиний». Его двигатели уже завывают, готовясь к взлету: И-И-И-И-И! У трапа Пабст и Перс обмениваются рукопожатьем.
— До свиданья, господин Пабст. Спасибо, что приняли меня.
— До свиданья, МакГарригл. Желаю успеха в исследованиях. Тема у вас интересная. Люди на удивление мало знают о поведении близнецов. Как-то Анжелика дала мне почитать книгу о близнецах, правда, они были разнополые. Но у меня не хватило терпения дочитать ее.
— Вас можно понять, господин Пабст.
— Куда мне прислать газетные вырезки?
— В Университетский колледж, город Лимерик.
— Хорошо. Ну, пока!
Герман Пабст взбегает по трапу, машет Персу рукой и исчезает в самолете, от которого тут же откатывают трап. Двигатели воют еще громче и пронзительней, Перс закрывает ладонями уши, самолет выруливает на взлетную полосу. И-И-И-И-И-И-И-И-И-И! Затем он исчезает за ангаром и спустя несколько минут показывается уже в воздухе над морем, а потом поворачивает на восток. Перс, подняв с земли сумку, идет по направлению к сидящим у бензовоза молодым людям.
— Привет — говорят они ему.
— Привет, — отвечает Перс и присаживается рядом на корточки. Он вынимает из сумки большой блокнот и крупно пишет фломастером на его странице: «ГОНОЛУЛУ».
В гостиничном номере Дезире на Английском бульваре звонит телефон. Человек из «Интерпола» резко выпрямляется на стуле, надевает наушники, включает записывающее устройство и кивает Дезире. Она берет трубку.
— Это есть синьора Цапп?
— Слушаю вас.
— У меня для вас сообщение.
После паузы и щелчка Дезире слышит голос Морриса. — Здравствуй, Дезире, это Моррис.
— Моррис, — говорит она, — куда, черт возьми, тебя занесло? Я только что… — Однако Моррис продолжает говорить, не реагируя на ее слова, и Дезире становится ясно, что она слушает магнитофонную запись.
— …Я пока жив и здоров, за мной здесь присматривают, но эти парни шутить не любят, и они уже теряют терпение. Я объяснил им, что мы с тобой в разводе, и они согласились сделать по этому случаю скидку — сократить выкуп вполовину, теперь это четверть миллиона долларов. Я понимаю, что это огромная сумма, и — Господь свидетель — ты ничего мне не должна, но ты единственный человек, у которого на руках есть столько капусты. В «Ньюсвик» напечатали, что на «Критических днях» ты сделала два миллиона — у этих парней есть вырезка из журнала. Помоги мне отсюда выбраться, и я выплачу тебе эти четверть миллиона — даже если на это уйдет остаток моей жизни. Но по крайней мере жизнь у меня останется!
Я прошу тебя сделать следующее. Если ты согласна заплатить выкуп, помести в парижском выпуске «Геральд трибьюн» короткое объявление — можно передать его по телефону, заплатив кредиткой, — с текстом «Дама согласна». Хорошо? Поняла? «Дама согласна». Затем распорядись, чтобы банк выдал тебе двести пятьдесят тысяч долларов бывшими в употреблении и не помеченными купюрами, и жди дальнейших инструкций. Не стоит и говорить, что ты не должна вовлекать в это дело полицию. Малейшее вмешательство с ее стороны — и моя жизнь окажется под угрозой.
Пока Моррис говорит, звонок отслеживают на телефонной станции, и вот полицейские машины, завывая сиренами, уже несутся по улицам Ниццы, окружают телефонную будку в старом городском квартале — и обнаруживают снятую с рычажка трубку, перед которой пристроен дешевый японский кассетный магнитофон, все еще издающий жалобные заклинания Морриса.
На следующий день Дезире помещает в парижском выпуске «Геральд трибьюн» короткое объявление: «Дама согласна на десять тысяч долларов».
— По-моему, это очень щедро, — с клекотом, будто от беспрерывного поглощения шоколада у нее слиплось горло, говорит из Манхеттена Элис Кауфман.
— Я тоже так думаю, — отвечает Дезире, — но уж десять-то штук Моррис будет в состоянии вернуть. Все же мне будет совестно, если с ним что-нибудь случится по моей вине.
— Ты права, милочка, ты права, — говорит Элис Кауфман, облизывая пальцы и прерывая свою речь тихим чмоканьем. — Подобные ситуации всех выводят из равновесия, даже женщин, которые проповедуют феминизм. Если Моррису придет конец, это скажется на продаже твоей книги. Может, предложить им двадцать тысяч?
— А эти деньги учтут при начислении подоходного налога? — спрашивает Дезире.
— Ну и баба! — возмущается Карло. — Нет, вы видели, чтобы кто-нибудь торговался с похитителями?
— Я же вам говорил, — отвечает Моррис Цапп.
— Подумать только, она предлагает десять тысяч долларов! Это прямо оскорбление!
— Есливыоскорблены, то каково мне?!
— Придется тебе записать для нее еще одно сообщение.
— Бесполезно — если, конечно, вы не согласитесь спустить цену. Может, попросить у нее сто тысяч долларов?
Все еще с повязкой на глазах, Моррис слышит резкий свистящий вдох.
— Я поговорю с ребятами, — говорит Карло. Через десять минут он возвращается с кассетным магнитофоном. — Сто тысяч долларов — наше последнее слово, — говорит он. — Скажи ей об этом и втолкуй хорошенько. Чтоб поняла.
— Это не так просто, — говорит Моррис. — Каждое декодирование — это тоже кодирование.
— Чего?
— Ничего. Давайте сюда магнитофон.
— Дезире, взгляни на это по-другому, — сипит в телефоне Моррис, а по Английскому бульвару, прямо под балконом комнаты с видом на море, уже несутся с воем полицейские машины в поисках телефонной будки, откуда ведется разговор. — Сто тысяч долларов — это меньше двадцатой части твоих гонораров за «Критические дни» (кстати, я думаю, что это потрясающая книга, если не сказать шедевр, честно), меньше четырех процентов. И вот, хотя я не приписываю себе никаких заслуг, то есть я хочу сказать, что книга — плод твоего писательского таланта, все-таки в некотором смысле верно и то, что если бы я не был таким паршивым мужем, ты не смогла бы ее написать. Ну, то есть, где бы еще ты почерпнула свой горький опыт? Я даже могу сказать, что сделал тебя феминисткой. Я открыл тебе глаза на унизительное положение американской женщины. Не думаешь ли ты, что, в свете сказанного, я заслуживаю некоторого сочувствия? Ведь даже своим агентам за гораздо меньший вклад ты платишь десять процентов.
— Какая наглость, — говорит Элис Кауфман, услышав отчет Дезире о последних событиях. — На твоем месте я бы послала его сама знаешь куда. А что собираешься делать ты?
— Думаю предложить двадцать пять тысяч зеленых, — отвечает Дезире. — Это становится интересным. Похоже на голландский аукцион. Хотелось бы только знать, надолго ли хватит Морриса?
Перс сидит на узкой полоске запруженного народом пляжа напротив гостиницы «Вайкики-Шератон» и подсчитывает потраченные деньги, перебирая голубые корешки чеков «Амеркен экспресс», которые скопились у него в бумажнике. Выходит, что суммы на его счету в банке Лимерика достаточно, чтобы покрыть расходы, однако дорога домой уже будет в долг. Если бы не повезло с попуткой — а на Гонолулу он прилетел
бесплатно, увязавшись с командой телевизионщиков, — то его финансы были бы в более плачевном состоянии.
На пляже невыносимо жарко, несмотря на пассат, от которого раскачиваются и шелестят верхушки пальм, и Перс, только что окунувшийся у берега в теплом море, густом и непрозрачном, как молоко, не чувствует прохлады. Его манит далекая волна, но он побаивается оставить без присмотра вещи. Он с тоской вспоминает бодрящие, кристально-чистые воды Коннемара, и его скалистые пляжи, и плотный песок, и морских птиц, в компании которых он провел начало лета. Здесь же песок крупнозернистый и ползет под ногами, а вдоль парного, безмятежного моря движется бесконечная процессия представителей человеческой расы — в бикини, плавках, бермудах и майках, молодых и красивых, старых и безобразных, стройных, тощих и ожиревших, загорелых, в веснушках и облезших на солнце. Почти у всех в руках какая-нибудь снедь — гамбургеры, сосиски, мороженое, фруктовые соки и даже коктейли. Остров гудит от звуков: из динамиков на пляже льется гавайская поп-музыка, в транзисторах ревет рок, жужжат кондиционеры и ухают копры, забивающие сваи в фундаменты новых отелей. Каждые две-три минуты с аэродрома по правую руку от Перса взлетает реактивный лайнер и, повисев над бухтой, высотными отелями, колышущимися пальмами, водными велосипедами, моторными лодками, торговыми центрами и автостоянками, берет курс на запад или на восток, а из его иллюминаторов покидающие Гавайи смотрят вниз, кто с завистью, кто с облегчением, на тех, кто только что прибыл на остров.