В действительности противоположностей не так много, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что с явлениями нарочно обращаются таким образом, чтобы они вступали в противоречие с другими феноменами, ведь иначе их могут просто не заметить. Без этого человек даже не обратит на них внимание.
Например: в последнее время отношения между Америкой и Россией пребывают в стадии нешуточного противостояния. Однако на самом деле как русские, так и американцы - и не только они - лишь преувеличивают существующие между ними расхождения, заостряя на них своё внимание, и всё это из-за того, что люди уже не способны разглядеть ничего кроме различий - различий непременно сенсационных и выдающихся, которые просто обязаны быть раздуты, дабы вообще быть воспринятыми. Незаметные стороны жизни сегодня игнорируются, как будто они не существуют вовсе. Такое заострение различий может даже привести к войне, и это было бы самое страшное, что только можно себе представить: войну, начатую не в силу порыва или политической необходимости, но всего лишь из-за присущего человеку психологического изъяна, вынуждающего преувеличивать различия между феноменами просто для того, чтобы он смог заметить их наличие.
2
Когда человек связан с тишиной, знание не обременяет его, ибо сама тишина снимает с него это бремя. [Оттого] груз знаний не угнетал людей прошлого - каким бы тяжёлым он ни был: тишина помогала им нести его. Не за чем было ограничивать знание, ведь избыток его растворялся в тишине, и потому человек оказывался способен всякий раз заново представать перед миром в своей изначальной невинности и непредубеждённости.
Тишина была вплетена в самую суть подхода к знанию; отсутствовала срочная потребность всё раскрывать. Охраняя многое от соприкосновения с языком, тишина получало право на свою долю в вещах.
В том мире тишины вещи не бросались в глаза так, как это обстоит сейчас (когда кажется, что вещи взывают, обращаются к человеку с просьбой принять их в своё распоряжение и озаботиться исключительно ими). Казалось, вещи принадлежали в большей степени тишине, нежели человеку - вот почему он не накладывал на них так страстно своих рук и не эксплуатировал столь интенсивно в собственных нуждах; и даже результаты исследований и разысканий указывали скорее на притаившуюся за ними тишину, чем на сами вещи. То, что открывалось в них, было ни что иное, как тишина, становившаяся теперь слышимой. Это "открывшееся" являлось составной частью тишины, по своей воле представшей перед человеком.
Знание не отрывалось от тишины, но всё ещё пребывало во взаимоотношении с нею. Оно словно было начинено тишиной и, следовательно, оставалось с ней связанным. К примеру, и во времена Геродота знание было чрезвычайно разнообразно, однако при этом над всем объёмом знаний царил покой - покой, источаемый пристальным безмолвием богов и заранее ниспосланный для сопровождения в божественную тишину, присущую вещам и принадлежащую богам.
Так же как сегодня нет различия между тишиной и языком (тишина больше не является феноменом самим по себе, но всего лишь ещё неизречённым словом), так же сегодня нет различия между уже исследованным и ещё не исследованным. Ещё неисследованное - всё ещё скрытое и загадочное - больше не феномен как таковой, но представляет из себя лишь нечто, пока ещё не исследованное.
Это не означает, что современная наука бесполезна, но означает прежде всего то, что в ней больше не случается подлинной встречи между человеком и объектом исследования. В этом-то и кроется фундаментальный изъян лихорадочной активности сегодняшней науки: личная встреча, личное сближение с объектом больше не нужны. Ни объект, ни сам исследователь не имеют мало-мальского значения. Методы современной науки обезличили их. Механизировался сам процесс. Прежде встреча человека с объектом являлась событием: в ней между ними вершился диалог. Объект вручал себя человеку под опеку и охранение, и через личную встречу с человеком и тот, и другой раскрывали себя более полным образом, ибо в ходе такой встречи человек помогал объекту раскрыться полнее, чем объект был до неё. Так было у истоков современной науки: во времена Галилео, Кеплера и Сваммердама.
ВЕЩИ И ТИШИНА
1
В первой главе мы уже рассказали о том, что тишина полностью относится к миру бытия, что её характеризует чистое бытие. Онтологическая власть тишины пронизывает вещи, пребывающие в беззвучности. Тишина укрепляет онтическое в вещах; подручное же в вещах стоит вдали от мира тишины. Оно не соперник ей и не способно ей противостоять.
Бытие и тишина взаимосвязаны между собой. Времена, лишённые связи с тишиной (подобные нынешним), безразличны к онтической стороне вещей. Их заботят лишь выгода, подручность и революционные возможности последних.
Древним народам - человек которых оставался в большей степени самим собой, чем он является сейчас - было свойственно более детское, более скромное и смиренное представление о дарах небес. (Жан Поль)
Целое вещи сосредоточено в её бытии, но лишь малая часть целокупного бытия вещи принимает участие в её становлении, и слово, описывающее становление, приближается к действительности вещи лишь в той степени, в какой все части её существа присутствуют в таком становлении. "Бытие относится к становлению так же, как истина - к видимости" (Платон, "Тимей"). И хотя нынче бытием, кажется, озабочен экзистенциализм, однако на деле он рассматривает не само бытие, но лишь части его, его атрибуты: такие как ужас, забота, смерть, уязвимость; всё перечисленное искусственно преувеличивается им и возводится в абсолют с таким размахом, что в результате атрибуты поглощают собственно бытие.
2
Всякий объект таит в себе пласт действительности более глубокой, нежели обозначающее данный объект слово. Этот потаённый пласт раскрывает себя перед человеком лишь в тишине. Человек непроизвольно замолкает, увидев объект впервые: храня молчание, он вступает в отношения с той действительностью объекта, которая существовала задолго до того, как язык нарёк его своим именем. Безмолвие - это дань уважения объекту.
Потаённый пласт действительности не подъёмен для человеческого языка.
"A une certaine hauteur, dit ernest Hello, le contemplateur ne peut plus dire, ce qu'il voit, non parceque son objet fait defaut a sa parole, mais parceque la parole fait defaut a son objet, et le silence du contemplateur devient l'ombre substantielle des choses qu'il ne dit pas.... Leur parole, ajoute ce grand ecrivain, est un voyage qu'ils font par charite chez les autres hommes. Mais le silence est leour patrie." (Leon Bloy, Le Desespere)
Человек ничего не теряет, поскольку не способен описать этот пласт словами. Что важно: при помощи таких в буквальном смысле неописуемых залежей действительности он вступает в связь с изначальным состоянием вещей, существовавшим до пришествия языка. Более того, потаённый пласт действительности свидетельствует о том, что вещи не являются делом рук человеческих. Будь вещи обязаны своим появлением человеку, язык знал бы о них абсолютно всё.
В мире, где тишина по-прежнему в силе, всякая отдельная вещь привязана к ней крепче, чем к остальным вещам. Будучи самостоятельной, вещь эта принадлежит себе в большей степени, чем это было бы в лишённом тишины мире - в мире, где вещи соединены между собой, но более не имеют отношения к тишине. В мире тишины вещь напрямик предлагает своё бытие человеку - она предстаёт перед ним так, точно её намеренно вывели из тишины. Вещь ясно проступает на фоне тишины, и оттого нет нужды добавлять что-либо для её ясности.