Было бы глубоким невежеством принижать ценность монолога или даже называть его неестественным... Когда на сцене разворачивается действие, сопровождаемое им, то этот монолог, способный на то, чтобы раскрывать человеческие сердца, кажется менее всего "неестественным". (Якоб Гримм)
Пространство тишины в каждом истинном стихотворении не следует путать с теми пустотами, которые также можно найти в любой великой поэзии. Эти пустоты не настоящая пустота, но подобны пустоши, порой встречаемой в природе. Это не слабость или недостаток. Это как с Готтхельфом: пустоты похожи на замершую природу, а потому в них гнездится истинная тишина.
Слово поэта не только естественно связано с породившей его тишиной, но в силу заложенного в него духа способно также и само воспроизвести тишину. В творческом акте дух слова вновь воссоздаёт естественную тишину. Слово может оказаться настолько сильным и совершенным, что его противоположность - тишина - автоматически возникнет рядом с ним. Она поглощается словом: совершенная тишина отдаётся эхом совершенного слова.
В "Прологе на небе" "Фауста" Гёте мощное слово в конце каждой строфы порождает мощную же тишину. После каждой строфы ощущается присутствие активной, различимой на слух тишины. Вещи, словом расставленные по своим местам, в тишине неподвижно замирают, как бы ожидая, когда их вызовут обратно в тишину, где они смогут снова исчезнуть. Слово не только выводит вещи из тишины; оно также создаёт тишину, в которой они исчезают. Вещи не обременяют землю: слово приводит их в тишину и та уносит их прочь.
2
Современная поэзия утратила свою связь с тишиной. Она возникает из слова, из всех слов, вместе взятых, из слов, как правило, ничего не выражающих. Скорее это слово рыщет в поисках чего-то, что оно могло бы выразить. Но истинная поэзия начинается с обладания предметом, и только потом пускается в поиски слова, а не наоборот.
Сегодня слово поэта обращено ко всем словам. Оно сочетается со многим и многое притягивает к себе; выдаёт себя за нечто большее, чем оно есть в действительности. Его словно выпустили на охоту за прочими словами. И таким образом выходит, что писатель сегодня представляет из себя больше, чем он является на самом деле. То, о чём он пишет, масштабнее его самого, он не тождественен своей работе. Ввиду этого несоответствия он часто впадает в периоды творческого кризиса. И в прежние времена поэт мог расходиться со своей работой, но его личность не была столь зависима от неё, поскольку работа его принадлежала скорее космическому мироустройству, чем ему лично. Объективная вескость слова была важнее сущности субъекта, изрекавшего это слово. Личность поэта и написанное слово не противоречили друг другу, а значит и не враждовали между собой.
Мы сказали, что поэзия утратила связь с тишиной. Сегодня поэзии даже вменяется в обязанность представлять мир шума - он должен шуметь в поэзии точно так же, как и всюду окрест. Предполагается, что она оправдывает шум, и что его можно превзойти, загнав в рамки рифмованной строки. Но шумом поэзии нельзя превозмочь шум внешнего мира, ибо когда поэтический шум начинает мериться силой со всемирным шумом, то в итоге оба грохочут в унисон друг другу.
Шум возможно одолеть лишь чем-то, что совершенно отлично от него. Орфей одержал победу в подземном царстве не за счёт того, что он стал столь же мрачным, как Аид, но при помощи полностью отличного от него ясного звучания собственной песни.
3
Причащённое к миру тишины слово выражает нечто совершенно иное, нежели слово, из тишины изъятое. По этой причине, к примеру, так трудно трактовать Гёльдерлина, пользуясь современным словарём. И как раз потому, что нынешние слова не соответствуют словам минувшей эпохи, мы всегда силимся постичь значение старых слов. Мы отрезаны от языка Гёльдерлина и всё же ещё пребываем вблизи него; это поощряет нас шаг за шагом пытаться проникнуть к нему. Поддерживающие с тишиной связь слова таких поэтов сегодня почти непостижимы для рассудка. Это таинственные иероглифы, тайнопись тишины.
Для современного человека Гёльдерлин стоит в одном ряду с другими поэтами, суть которых раскрывается в тишине: с Лао-Цзы, Софоклом, Шекспиром, Гёте. Их подлинная форма принимает настолько чёткие очертания, что её полнота вновь обретает возможность произвести на свет изначальное слово.
ПРИМЕРЫ
ПЕРВОБЫТНЫЕ НАРОДЫ
Куда ушла моя душа?
Вернись назад, вернись.
Она забралась далеко на Юг,
Южнее самых южных нам племён.
Вернись назад, вернись.
Куда ушла моя душа?
Вернись назад, вернись.
Она забралась далеко на Восток,
Восточней самых восточных нам племён.
Вернись назад, вернись.
Куда ушла моя душа?
Вернись назад, вернись.
Она забралась далеко на Север,
Севернее самых северных нам племён.
Вернись назад, вернись.
Куда ушла моя душа?
Вернись назад, вернись.
Она забралась далеко на Запад,
Западнее самых западных нам племён.
Вернись назад, вернись.
(Песня эскимосов, записанная Расмуссеном)
Кажется, что в этой песне язык едва осмеливается на собственное существование. Он уже отделён от тишины, но всё ещё не уверен в самом себе. Он повторяется опять и опять, словно учась жить, словно обуянный страхом исчезнуть вновь. Песня эта продолжает звучать, даже когда сам певец уже спит. Её звуки выгравированы в воздухе, как на граммофонной пластинке тишины. Песни первобытных народов содержат в себе великую меланхолию - меланхолию человека, охваченного двойным страхом: он напуган тем, что слово изгнало его из тишины, но и он же боится вновь оказаться ввергнутым в тишину и лишиться слова. Меланхоличность песни без конца кружит между этих двух страхов, и они так же бесконечны, как бесконечны тишина и язык.
Первобытный человек страшится потерять язык, и потому так часто повторяет его. Слово песни - это страж в ночи, накрывшей тишину. Как огонь отгоняет враждебных зверей, так и слова песни отгоняют враждебную тишину, жаждущую поглотить их.
СКАЗКА
Сюжет сказки довольно прост.
У родителей закончился хлеб и в такой нужде они выгоняют детей из дому, или же злая мачеха издевается над ними или даже оставляет их на верную смерть. Тогда сестрица и братец оказываются одни в лесу; их пугает зима, но они стойко держатся друг за дружку; маленький братец знает дорогу домой или сестрица превращается в оленёнка и ищет траву и мох, чтобы постелить братцу постель; или она тихонько сидит и вышивает рубаху из цветов, напоминающих звёзды, дабы разрушить колдовские чары. Весь круг этого сказочного мира определён и замкнут; короли, принцы, верные слуги и честные труженики, как то: рыбаки, мельники, угольщики и пастухи, оставшиеся верными природе, оказываются внутри него; всё за пределами этого замкнутого круга чуждо ему. (Якоб Гримм)
Слова и поступки в сказках так просты, что могут исчезнуть в любой миг. Им не нужно для этого отрываться от сложного мира. Скудость сказки в том, что в ней нет ничего незыблемого: всё готово отступиться и исчезнуть вновь.