2
Вербальный шум, заменивший сегодня подлинное слово, берёт истоки не в определённом акте - в отличие от слова. Он не рождается, но размножается путём деления - а именно: один шум делится на части, чтобы произвести на свет другой шум. Подлинное слово сотворено в качестве, вербальный шум - в количестве.
И, кажется, что вербальный шум вообще никто не создавал. Кажется, он был всегда. Вряд ли можно найти такое место, где бы он не присутствовал. Он просочился повсюду. Мы воспринимаем его как нечто совершенно естественное - так, как, к примеру, воспринимаем воздух. Всё начинается с шумом и с ним же и заканчивается. Похоже, он вовсе не зависит от присутствия человека: шум просто выговаривает сам себя вокруг него. Он проникает в человека, заполняя его до краёв и выливаясь из его уст.
Человека никто не слушает, когда он говорит, ибо слушать можно лишь, если в человеке обитает тишина: слушание и тишина взаимосвязаны. Вместо того, чтобы общаться подлинным образом, сегодня мы просто ждём, когда подвернётся возможность вывалить на других все те слова, что скопились в нас. Речь превратилась в чисто биологическую функцию выделения.
Вербальный шум - это не тишина и не звук. Он проходит как сквозь тишину, так и сквозь звук, и человек забывает о тишине и о мире вокруг.
Исчезло всякое различие между речью и тишиной, поскольку человека говорящего, как и молчащего, заполнил словесный шум. Тихий слушатель превратился в просто бессловесного.
Вербальный шум является лже-языком и лже-тишиной. Т.е., что-то вроде бы и говорится, но это не настоящий язык. Чего-то не достаёт в шуме - ведь он и не настоящее безмолвие. Когда шум вдруг замолкает, за ним не следует тишина, но наступает пауза, в которой шум сжимается с тем, чтобы разжаться уже с большей силой, когда его отпустят вновь.
Шум словно боится исчезнуть, он словно постоянно в движении, поскольку должен убеждать себя в собственном существовании. Он сам не верит в своё существование.
Напротив, подлинное слово лишено подобного страха, даже если его не выражают в звуке: на самом деле его присутствие в тишине становится ещё более осязаемым.
Однако человек, превратившийся в придаток вербального шума, всё меньше верит в действительность собственного существования. Он вглядывается в своё изображение на тысячах картинок на экране и в иллюстрированных газетах, словно желая убедиться, что человек всё ещё существует,что он всё ещё выглядит как человек.
Человек сегодня настолько лишён подлинности, что в комнате с большими зеркалами люди выглядят не по-настоящему, но так, словно вышли из этих зеркал. А когда гаснет свет, то кажется, что они проваливаются обратно в зеркала и исчезают в их темноте.
Но там, где всё ещё присутствует тишина, человек постоянно черпает жизненные силы из исходящего из неё слова и постоянно растворяется в безмолвии перед лицом Бога. Его бытие - это постоянное созидание в слове через Бога и растворение в тишине в присутствии Бога.
Сегодня же его существование - это всего лишь постоянное появление из словесного шума и постоянное же исчезновение в нём.
3
Язык настолько обусловлен своим истоком из Логоса, который есть ничто иное как порядок, что он не впускает в человеческий мир ничего, что лежало бы за пределами человеческого порядка. Язык - это укрытие человека. Многое демоническое выжидает момента, чтобы вторгнуться в человека и уничтожить его, но человек укрыт от соприкосновения с демоническим; на самом деле он даже и не замечает этого, т.к. оно не входит в язык: слово обороняет его от вторжения демонического. Но слово способно одерживать верх над злом только в том случае, если человек сохранил слово в его первозданном виде. Словесный же шум, ставший современным заменителем языка, прорван, и эта прореха открыта для вторжения демонических сил.
Что угодно может проникнуть в шум слов; что угодно может смешаться с ним - даже демоническое. Шум сам по себе фактически является частью демонического.
В шуме всё распространяется во все стороны. Антисемитизм, классовая борьба, национал-социализм, большевизм, литература - всё это распространяется во все стороны. Всё было уже до появления человека на сцене. Оно стоит в ожидании его. Все пределы и границы размываются, все стандарты рушатся. Подлинное слово устанавливает пределы. Словесный же шум преодолевает пределы, игнорируя их.
В мире вербального шума война легко может обрести "тотальный" характер, поскольку война способна с легкостью переступить через что угодно ради собственных нужд.
В таком вербальном шуме можно сказать всё, что захочется, и всё, что захочется, тут же перечеркнуть и опровергнуть. Фактически всё перечеркнуто уже до того, как было произнесено. Глупости, как и мудрости, высказываются лишь для поддержания равновесия, ибо самое главное - это общее звучание шума, а не то, из чего исходит данный шум. Произведен ли он добром или злом в расчёт не берётся. Таков механизм безответственности в действии.
В этом мире вербального шума, где одно проникает в другое, где всё пребывает во всём, человек лишён внешних и внутренних пределов. Всем всё доступно и все всё понимают. И кажется просто невозможным, что кто-нибудь (например Гёте) не понимает Гёльдерлина или кто-то (как Якоб Буркхардт) отчаянно сторонится Рембрандта (там, где присутствует подлинная личность, должен быть и предел этой личности: в этом заключается суть подлинных личностей). Но здесь - в мире словесного гама - все без исключения знают толк в Гёте и Гёльдерлине, Рембрандте и Якобе Буркхардте: всё всем доступно.
Таким образом в шуме содержится всё и всё может развиться из шума. Появление чего-либо более не связано с отдельным актом: актом решения или творческим актом. Всё случается автоматически: посредством чего-то вроде мимикрии шум производит то, что требуют обстоятельства текущего момента, и это навязывается человеку.
К примеру, если окружающий мир - нацистский, тогда шум генерирует нацистские идеи, и это происходит без ведома человека, без его сознательного акта решения в пользу нацизма. Человек настолько сросся с окружающим его вербальным шумом, что даже не замечает, что навязывается ему.
Шум перестаёт навязывать ему идеи нацизма, когда приходит новая ситуация, или же когда ему наскучивает доминирующая идея, и он меняет свою тональность - просто ради собственной перемены. Отношение человека к миру зависит от движения шума, а не от его воли. Человек больше не обитает в слове. Слово больше не критерий для человека в вопросах истины и любви: шум принимает решение за него. Шум превыше всего: человек - это всего лишь место для шума, пространство для заполнения им.
Шум также больше и не предлог для действия: он уже часть действия и это делает его опасным.
В то же время подлинное слово исходит из Логоса. Оно подкрепляется непрерывностью и дисциплиной Логоса, и в своих движениях соотносится с Логосом, уносящим его на глубину прочь от горизонтального напора обычного шума. Поэтому действие, предпринимаемое человеком, восходит не непосредственно из слова, но с ещё большей глубины - из того места, где само слово взошло из Логоса. Поэтому действие приковано не к слову, но к более глубинному уровню - к Логосу. И поэтому подобное действие защищено от опасностей необузданной вольности.
Во всеобщем вербальном шуме сегодняшнего дня действия лишены прочной опоры, лишены пределов и контроля, поскольку они более не связаны прочно со словом. Фактически их накрыл царящий вокруг шум. Они исчезают в нём и подлинные действия прекращают своё существование.
Таким образом этот мир движется автоматически, производя при этом шум и действие. Он кажется преисполненным волшебства, ведь всё здесь свершается само собой, без вмешательства человека. И именно этот волшебный блеск вводит человека во искушение.
4
В мире вербального шума отдельным событиям не достаёт собственной отличительной особенности, той особенности, что могла бы стать их лицом - точно так, как у каждого отдельного человека есть собственное лицо.