И всё же смерть способна ещё внезапно предстать самостоятельным миром, для которого жизнь - всего лишь прелюдия. Она может предстать в облике войны, и, поскольку миллионы смертей не способны принести с собой тишину, её приносят ужасы войны. Изгнанная из жизни и смерти тишина является в оцепенении ужасом.
Из-за того, что смерть заставляет нас наиболее остро ощущать таинственность мира, она должна быть последним средством, к которому прибегаем мы для усложнения жизни друг другу. Давайте же чтить смерть как чистейший символ нашей общности в тишине - символ, нависающий над нами неизбежной судьбой. (Овербек)
МИР БЕЗ ТИШИНЫ
Ничто так не изменило человеческую натуру как утрата тишины. Введение книгопечатания, техника, обязательное образование - ничто из перечисленного не переменило человека так, как недостаток связанности с тишиной, и то, что тишина больше не воспринимается как нечто естественное - как небо над нами или воздух, которым мы дышим.
Человек, лишившись тишины, оказался не просто лишён одного из своих свойств - целиком изменилась вся его структура.
Прежде тишина покрывала собою всё: перед тем как приблизиться к чему-либо, ему нужно было прорваться сквозь покровы тишины, и тишина оберегала даже те мысли, которые он только ещё намеревался продумать. Человек не был способен наброситься на вещи или идеи: их защищала окружавшая их тишина, сдерживающая человека от слишком стремительного рывка к ним. Тишина занимала своё расположение прямо перед вещами и идеями. Она объективно присутствовала там. Она, словно силы самообороны, разбила там свой лагерь. А человек приближался к идеям и вещам медленно и тихо. При переходе от одной идеи к другой и от одной вещи к другой всегда присутствовала тишина. Ритм тишины задавал тон такому переходу.
Любое движение становилось отдельным актом: чтобы продолжить его, нужно было сдвинуть в сторону неотёсанную глыбу тишины. Но зато когда кто-либо приходил к идее, то он уже по-настоящему был с ней, и впервые сама идея или вещь по-настоящему обретали своё существование. Конкретная действительность созидалась в прямой и личной встрече с человеком.
Сегодня же человек больше не осторожничает с вещами и идеями. Они растворяются в его опустошённости, спешат навстречу к нему, вьются вокруг него. Человек больше не думает - всё уже продумано за него. Cogito, ergo sum заменено на cogitor, ergo non sum.
Когда-то мир уже был захвачен не меньше, чем сегодня, но он был захвачен тишиной, и потому человек не мог присвоить себе всего, поскольку всё крепко удерживала при себе тишина. Человеку не нужно было знать всего: тишина знала всё за него. И будучи связанным с тишиной, он многое узнавал от неё.
Сегодня же небеса тишины больше не нависают над миром идей и вещей, сдерживая их своим весом и давлением. На их месте отныне зияет пустота, и вещи словно засасываются в пространство, где прежде обитала тишина. Они обнажены, не прикрыты и их тянет ввысь. Всё больше вещей начинают отрываться от земли, и это - настоящее "восстание масс", бунт вещей и идей, более не сдерживаемых давлением тишины.
Человек даже не заметил утраты тишины: настолько полно пространство, прежде занятое ею, теперь запружено вещами, что кажется, что всё на месте. Но там, где прежде над вещью стояла тишина, теперь стоит другая вещь. Там, где прежде тишина окутывала идею, теперь к ней рвутся тысячи ассоциаций, хороня её под собою.
В сегодняшнем мире, где судят обо всём, исходя из немедленной выгоды, для тишины нет места. Её изгнали ввиду её непродуктивности, поскольку она всего лишь присутствовала без всякой цели. Единственная оставшаяся разновидность тишины - та, что вызвана потерей дара речи. Она совершенно негативна: это отсутствие речи. Не более чем техническая неполадка в непрерывном потоке шума.
Возможно, ещё осталось немного тишины: немного ещё допустимо. Подобно тому, как почти полностью истреблённым индейцам разрешают жить в их жалких резервациях, так и тишине порой отдают под санаторий клочок пространства между двух и трёх часов пополудни: "час тишины" и "две минуты молчания в память о...". Но никто не объявляет минуту молчания в память по тишине, которой больше не стало.
Конечно, тишина всё ещё присутствует в монашеских общинах. В средние века тишина монахов была связана с тишиной мирян за стенами монастырей. Сегодня же тишина изолирована в монастыре, она буквально живёт в монашеском уединении.
НАДЕЖДА
Дома больших городов напоминают блиндажи, возведённые для войны с тишиной. Из их окон-бойниц ведётся огонь по ней.
По ночам здания и площади кажутся подвешенными в воздухе - лишённые опоры, они словно парят над землёй. Огни как будто приподнимают весь город и он парит над самим собой. Вспыхивает всё больше и больше огней, зелёных и синих, и кажется, что город парит. Но звёздное небо над городом вдруг охватывает дрожь и оно спасается бегством.
Как один затухают огни. Наступает мгновение тишины, словно город размышляет над тем, не стоит ли ему сейчас рухнуть на землю и таким образом покончить с собой.
Но вдруг с верхнего этажа одного из домов через щель пробивается луч дружественного света. Этот луч похож на голубку с Ноева ковчега - он вырвался посмотреть, не пришла ли пора городу бросать якорь на горе тишины. Но луч возвращается на верхний этаж дома. Его миссия тщетна - пока не появится луна и не растворится в рассвете, забрав его вместе с собой.
Возможно, тишина ещё не истреблена до конца. Возможно, она ещё обретается в человеке во время сна. Ибо иногда кажется, что если одно свойство личности или целого народа заслоняет собой другое, то это второе как будто угасло. Например, может показаться, что внутри какого-либо народа угасла способность к поэзии и на её месте взросли научные и политические таланты. Но однажды она возникает вновь и столь ярко, что своей полнотой затапливает всё пространство своего многолетнего отсутствия. Или, может, воцаряется эпоха рационализма, и создаётся впечатление, что кроме рационализма уже и не быть ничему. Но внезапно рационализм исчезает и приходит время антирационализма. Метафизическая энергия в человеке не уничтожена - она не мертва, а всего лишь дремлет. Похоже, что время от времени одна из сторон духа должна проявиться отчётливее и яростнее, чем ей этого хочется самой, чтобы другая смогла притаиться и в покое восстановить свои силы.
Возможно, так же обстоит дело и с тишиной. Возможно, она не мертва, но просто дремлет и отдыхает. И тогда шум - это лишь стена, за которой приснула тишина, а сам шум не победитель тишины и не её хозяин, но только слуга, охраняющий сон своей госпожи - тишины.
Ах, - сказала Селина, - это скрытое в наших душах сокровище не даёт мне покоя; неужели не осталось и надежды на то, что бессознательная наша любовь к Богу выше осознанной, и что, когда мы отдаём себя внешнему миру, внутри нас безмолвно срабатывает инстинктивная тяга к миру возвышенного? (Жан Поль)
Порой кажется, что между тишиной и шумом идёт схватка; как будто тишина незаметно собирает силы для вторжения.
Шум могущественен, но иногда кажется, что тишина ещё более могущественна - настолько, что даже не замечает присутствия шума.
Конечно, шум постоянно нарастает, он постоянно накапливает в себе всё больше и больше разных вещей. Но, возможно, это делается для того, чтобы его было легче разрушить, когда тишина вдруг перейдёт в нападение.
Возможно, этот гигантский механизм шума сам взорвётся от собственного неистовства, о об этом станет известно из обращённого к тишине призыву: твоё время пришло.
Сторож! Сколько ночи?
Сторож! Сколько ночи?
Сторож отвечает: приближается утро, но ещё ночь.
Если вы настоятельно спрашиваете, то обратитесь и приходите. (Книга Иссаи, 21:11)