Лишь в языке поэтов ещё иногда появляется подлинное слово - слово, соединённое с тишиной. Оно словно призрак, преисполненное горечи оттого, что оно - призрак и должно исчезнуть снова. Красота - это хмурое облако, в котором подобные слова появляются, лишь чтобы сгинуть опять.
3
Язык вновь погружается в тишину. О нём могут забыть. Языку свойственно забвение и, кажется, оттого он не способен стать слишком резким. Таким образом гасится превосходство языка над тишиной.
Погружение слов в забвение словно символизирует лишь временную принадлежность вещей нам; в любой момент они могут быть отозваны обратно - туда, откуда они возникли.
Погружаясь в забвение, слово забывается, и такое забывание подготавливает почву для прощения. Это свидетельство того, что любовь вплетена в саму структуру языка: слово утопает в забывчивости человека, ибо забывая, он также способен и прощать.
Исчезновение и забвение слова также подготавливает к приходу смерти. Как только очеловечивающее нас слово исчезает, человек умирает: смерть также вплетена в структуру языка.
Сегодня же кажется, что у языка выкрали его забывчивость: каждое слово присутствует где-то в общем шуме слов вокруг нас. В этом общем шуме слов всё проявляется лишь на миг, чтобы затем снова исчезнуть. Всё здесь и одновременно не здесь. Нет больше действительной непосредственности слова, а, значит, нет и забвения. Забвение больше не совершается непосредственно по воле самого человека, но происходит неподконтрольно ему в общем шуме распихивающих друг друга слов. Однако это совсем не забвение, а всего лишь исчезновение. И, следовательно, сегодня нет также и прощения, поскольку теперь уже никто не может избавиться от слова или вещи, ведь они всегда стремятся вынырнуть где-то опять. Справедливо и то, что никто больше не обладает ни словом, ни вещью - оттого люди так беспокойны сегодня.
4
Мы сказали, что язык возникает из тишины и в неё же возвращается. И это так, словно за тишиной скрывается некое абсолютное слово, по направлению к которому сквозь тишину и движется язык. Человеческое слово самоосуществляется через абсолютное слово, в силу присутствия которого, оно не рассеивается подобно пыли. Человеку нужно было бы постоянно восстанавливать область языка, не защищай его от посягновений абсолютное слово. Все человеческие слова крутятся вокруг этого абсолюта.
Тишина подобна вспоминанию его. Разные же языки подобны разным попыткам поиска его. Как будто слова договорились разделиться по различным языкам в попытке с разных сторон открыть абсолютное слово. Языки подобны множеству экспедиций, отправившихся на поиск абсолютного слова.
Существуй только один язык, этот язык находился бы в слишком выгодном положении по отношению к тишине. Язык походил бы на территорию, отвоёванную у тишины, а тишина оказалась бы в глубоком подчинении воле языка. Человек возгордился бы от такого ошеломительного успеха. И он действительно был тщеславен, когда все люди говорили на одном языке:
Вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. (Книга Бытие 11:6)
Покуда же существует множество языков, все они взаимосвязаны. Ни один из них не привилегирован, каждый - лишь один среди многих других.
Отныне удивление вызывает не былое существование одного-единственного языка, но то, что истина стала передаваться через множество разных языков. Языки теперь заново объединены тем, что истина выражена через всех них одновременно.
ЧЕЛОВЕК МЕЖДУ ТИШИНОЙ И РЕЧЬЮ
1
До тех пор, пока человек не заговорил, язык всё ещё парит над тишиной, только что им покинутой - он парит между тишиной и речью. Слово всё ещё не ведает, куда повернуть: вернуться ли ему в тишину и сгинуть там или, обратившись в звук, решительно порвать с ней. Человек волен решать куда отправиться слову.
В отличие от слова, пребывающего в тишине, изречённое слово - это не просто общение с другим человеком. Оно качественно отлично от слова неизречённого. Становясь звуком, слово не просто выводится из тишины и передаётся другим, но скорее проступает на фоне прочих слов, ещё обретающихся в тишине. Изречённое слово обособляет идею больше, чем она обособляется в тишине, ибо в тот миг, когда она изрекается вслух, она приобретает особую, собственную ценность. Пребывая в тишине, идея может быть чётко отлична от других идей, но решение о том, которой идее будет отдано предпочтение, ещё не принято. Пока слова ещё заключены в тишине, человек не осмеливается взять на себя такой риск. Лишь когда слово изречено или написано, человек полностью определяет себя этим словом.
Слово, обретающееся в тишине, обитает в мире, выходящем за приделы мира видимого - в мире тишины. Проблеск ясности, свойственный слову, возникает из проблеска невидимого мира - проблеска, нисходящего на слово, пока оно ещё заключено в человеческой тишине.
2
Тишина вызывает в человеке скорбь, поскольку она напоминает ему о состоянии, в котором падение, вызванное словом, ещё не свершилось. Тишина заставляет человека тосковать по состоянию, предшествующему падению, и одновременно она тревожит его, ибо в тишине всё так, словно в любой момент внезапно может возникнуть слово и с этим словом вновь случится первое грехопадение. Вот почему люди относятся ко всякому поэту как к выскочке - потому что он, поэт, имея под рукой лишь язык, похоже, не обременён сознанием того, что люди впали в грех именно по вине слова. Но человека также тянется к поэту, поскольку в поэзии слово пребывает в своём изначальном состоянии, подобно самому первому слову, сделавшему его человеком - и это вселяет в него радость.
3
Безмолвствующий, человек пребывает - не субъективно, но феноменологически - в состоянии, предшествовавшем возникновению языка. Иначе говоря, безмолвствуя, человек словно выжидает появления языка в первый раз. И хотя в тишине он и обладает словом, но слово это - на грани исчезновения. В тишине человек готовится вернуть слово Творцу, от которого он впервые и получил его. Следовательно, почти во всякой тишине есть что-то священное.
Пребывая в тишине, человек находится на грани готовности вернуть слово туда, откуда оно явилось. Но в следующий миг - миг, когда он начинает говорить - он становится тем, кто только что обрёл слово из тишины. В тишине человек почти перестаёт быть человеком, но с произношением первого же слова вновь становится собой. Приглядевшись к нему, вдруг заговорившему после долгого молчания, мы становимся свидетелями акта сотворения человека, заново подтвердившего себя таковым посредством слова.
Из тишины, снова и снова, как при акте сотворения, возникает слово - каждый раз абсолютно иное. И этот акт сотворения воплощён в фундаментальной структуре человека.
Способность творить настолько свойственна человеку, что нам не следует относиться к ней как к чему-то исключительному и необычному, но скорее как к естественной черте, делающей человека прежде всего человеком, подобно тому, как это же делает речь. Способность творить - такая же часть фундаментальной структуры человека, как и речь.
Однако, утрать речь свою связь с тишиной, на месте, прежде занятом безмолвием, останется лишь зияние бездны. Язык растворится в её пустоте так же, как раньше растворился в тишине. По мере поглощения слов бездной, человеком овладевает чудовищный страх того, что с последним словом, исчезнувшим в этой зияющей бездне, он и сам перестанет быть собой.