Язык принадлежит самой человеческой жизни, является её неотъемлемой частью, возникает из неё и с ней же смешивается.
По моему глубочайшему убеждению язык следует считать неотъемлемой деталью устройства человека. Для того, чтобы понять одно единственное слово не как физический стимул, но как артикулированный звук, описывающий некую концепцию, язык в человеке должен пребывать как целостная и отчётливая структура. (В. Гумбольдт)
Язык мог быть произведён лишь другим существом, причём Существом более могущественным, чем существо языка.
ДРЕВНИЕ ЯЗЫКИ
1
Люди раньше, согласно преданиям о Золотом Веке, могли понимать язык животных, деревьев, цветов и трав. И эта способность свидетельствует о том, что первоначальному языку - едва лишь возникшему из полноты тишины - всё ещё была присуща её всеохватывающая полнота.
И в то же время язык этот устремлялся ввысь, в небеса.
Перекинув мост поверх земных звуков, он открыл путь для их всеобщей встречи друг с другом. Так же как всё взращённое на земле возносится на небо, так и все голоса земные отправились на небеса языка. Влившись в язык и причастившись к нему, всякий голос стал понятным. Языковое царство небесное стало родным краем для всех голосов; здесь, на небе, они сходились друг с другом. И несмотря на всю свою мощь, язык оставался ненавязчив, как ненавязчива сама тишина.
2
Древние языки устроены радиально, всегда начинаясь от центра тишины и в него возвращаясь, подобно фонтану, с его струями, бьющими из центра чаши, возвращающимися в него и в нём же исчезающими.
В современных работах идея подобна движению целеустремлённо идущего вперёд человека. Напротив, в античных трудах она напоминает кружащее парение птиц. (Жубер)
В ранних языках сила всегда шла рука об руку со смирением: смирением и кротостью, поскольку язык едва только появился из тишины, и силой, оттого что ему необходимо было закрепиться, упрочить своё положение, дабы не быть опрокинутым обратно в тишину.
Колчан полный стальных стрел; прочно закреплённый якорный канат; медная труба, рассекающая воздух пронзительными звуками: таков иврит - немногословен, но то, что сказано, подобно ударам молота о наковальню. (Ренан, "Израиль")
Почти неизменные, подобно глыбам в циклопической стене, стоят древние слова, словно выжидая, что их позовут обратно в тишину - как будто из тишины же их и вызвали. Как если бы над ними ещё распространялась её власть, и оттого они всё время оглядываются туда, откуда пришли. При этом из тишины всегда могло явиться и другое слово - слово более высокого порядка, поправляющее предыдущее.
Ранние языки укрепляли за собой позиции, и потому они были статичны. Отдельные слова стояли на земле подобно столбам, каждое само по себе, почти без всякой связи с соседними. Архитектура языка была вертикальной. Каждое слово погружалось в предложение отвесно и колонноподобно.
Язык наших старых законов обычно звучал веско и твёрдо; не так резко, и не так грубо, скорее медленно, но всё же без растягивания. (Якоб Гримм)
Сегодня в языке уже утеряна статичность древних наречий. Предложение стало динамичным, каждое слово торопится за следующим. Иная и архитектура языка: вертикальные колонны заложены низко и предложение отныне задаётся горизонтально устремлённой тягой. "Вертикальные колонны, словно барьер, ещё сдержали бы полёт мироздания, но теперь всё движется горизонтально, по траектории его бега" ("Бегство от бога"). Предложение стало текучим и динамичным. Слова толкаются между собой в яростной спешке. Язык сегодня резок и агрессивен, и часто в самой форме языка агрессии больше, чем в выражаемом им содержании. В языке стало слишком много самосознания: всякое слово теперь исходит в большей степени из предыдущего слова, а не из тишины, и движется больше в сторону слова, следующего перед собой, а не в сторону безмолвия.
3
Бросается в глаза, что в древних языках рождение слов из тишины отнюдь не было чем-то обыденным, но само по себе воспринималось как важное событие, требовавшее приостановки течения речи до того, как появится очередное слово. Слова часто прерывались тишиной. Так же, как зарождающаяся река подпитывается из множества притоков, так и в поток предложения после всякого слова вливался новый приток тишины.
Слово древних языков лишь ненадолго прерывало безмолвие. И всякое слово было окаймлено тишиной. И именно эта окружающая канва безмолвия придавала ему индивидуальное обличие и отделяла от прочих слов, ограждая тишиной его индивидуальность. Слова, не имеющие тишины меж собой, лишаются своей личной формы и индивидуальности. Вместо того, чтобы быть индивидуальностями, они превращаются в безликую массу.
В древних языках тишина обитала в паузе между двумя словами. Язык дышал тишиной, выговаривал тишину - в ту самую великую тишину, из которой он возник.
В классическом стиле тишине обычно отведена важная роль. Она доминирует в стиле Тацита. Вульгарный гнев разражается, гнев потише бормочет, но возмущение ощущает необходимость в тишине, дабы предоставить слово тому, что творится в ожидании будущей справедливости. (Эрнест Хелло)
4
Древним языкам следует обучать ещё в школе, поскольку они выявляют родственную связь языка с тишиной, её власть над языком, а также целительное влияние тишины на него - яснее, чем это возможно в современном языке.
Необходимо это также и потому, что посредством "бесполезных" древних языков человек обретает возможность высвободится из мира голой наживы и полезности. С древними языками не "своротить гор", но они вводят нас в соприкосновение с чем-то, что лежит за пределами мира чистой целесообразности.
Также важно, чтобы сохранились и диалекты. Человек, привыкший к диалекту, в своей речи или в письме на общепринятом языке не способен безответственно перескакивать от слова к слову.Чтобы войти в стандартный письменный язык, ему каждый раз приходится возвращаться к родному наречию. Для него стандартный письменный язык, не есть нечто само собой разумеющееся и готовое к применению, и когда он, привычный к диалекту, начинает говорить "правильно", то всё равно опирается на диалект подобно тому, как телегу подпирают колодкой. Диалектизмами труднее управлять. Как тишина приостанавливает поток слов и не позволяет языку превратиться в механическую рутину, так и диалект, хоть и в меньшей степени, стоит на страже обособленной индивидуальности слов.
Вероятно, растворение диалектов в общепринятом стандартном языке - причём растворение чрезмерное, далеко выходящее за должные рамки - противоречит сущности языка, а, значит, и сущности человека. Во всех делах человеческих имеется определённое соотношение между качеством феномена и его количеством. Человеческий феномен не может расширяться далее определённых границ, не разрушив при этом себя, и, видимо, к языку это относится в той же степени, как и ко всему остальному.
Чистейшей истине английского языка вредит его чрезмерная универсальность... Всякий любитель птиц готов признать за воробьём наличие множества достоинств, но одна только мысль о способности самовоспроизведения этой маленькой птички заставит его неприятно вздрогнуть. Увлекись он подобными размышлениями, его захватит идея о мире, из которого исчезли все более разборчивые виды живности и где осталось только универсальное воробьиное царство." (Бэйзил де Селинкоурт)