Те двое, что набросили сеть на «меня», повалили всадника вместе с конем на землю. Конь рассыпался, взметнулась розовая пыль, на мгновение в лопнувшем туловище куклы показались внутренности, похожие на скомканную седую бороду. Они шевелились, как могильные черви, мигом оплели нижние конечности рыцарей и подарили им то, чем так богаты сами.
Яд мертвецов и неподвижную хрупкость сырой глины.
Мужчина в желтой птичьей маске смог перерубить седые копошащиеся нити. Он откатился в сторону, пачкая блестящий черный плащ с серебряной застежкой, встал на колени, оперся о камень и рухнул лицом вниз. Еще не понимая, что происходит, он оперся на левую руку с кинжалом, и тут до него дошло, что правая рука развалилась на части. Розовыми сухими кусками она выпала из рукава, рыцарь машинально начал подбирать собственные пальцы, но не успел закончить.
Хор-Хор спрыгнул со скалы и перерезал ему горло. Второй нападавший разрушился сам. Он кричал, а потом седые нити проросли изнутри сквозь его рот и выдавили наружу глаза.
Некрасивая смерть.
Рыцарю, стрелявшему из короткого тромбона, повезло прожить чуть дольше других. Он отпрянул и заорал старушечьим голосом, когда увидел, что делает последняя из кукол с его друзьями. Двое подпрыгнули, повисли на стременах, ударили кинжалами в горло и в пах всаднику. Ноги у слабого глиняного коня подломились и рассыпались в труху. Рыцари поняли слишком поздно, попытались оторваться, но намертво прилипли к смертоносной кукле.
Голем обернул пустую безглазую личину и прижался малиновыми губами ко рту ближайшего нападавшего. Кукла чавкала и втягивала его в себя, наливаясь розовым цветом, как созревший на грядке томат. Второй наемник, воткнувший кинжал в пах кукле, пытался уползти, но его нога уже провалилась в круп поддельного коня. Мужчина в маске плакал, цеплялся ногтями за камни, толчками выплевывал вишневую слюну и рвотную зелень.
Снова некрасивая смерть.
Хор-Хор прирезал еще двоих, а я застрелила того, кто охранял лошадей. Потом мы забрали их воду, пищу и трех лучших животных. Лишнее оружие мы закопали и запомнили место. Напоследок я опустилась на колени и срезала латунную маску на убитом мной рыцаре. Больное любопытство когда-нибудь меня погубит… Ничего не могу с собой поделать, если встречаю маски. Всегда кажется, что под ними скрывается нечто большее, чем тупая злоба, пропахшая второсортной шишей.
Под маской растекались слезы, и пытливо смотрели в небо юные голубые глаза. Они уже затягивались глазурью вечности, глаза мальчика, нанявшегося в Хибр отстаивать честь бесчестных. Скорее всего, латин или франк с Зеленой улыбки, недовольный сын обнищавших баронов…
Все закончилось. Я могла еще изменить решение и покинуть Соленые горы. Поступи я так — и смерть не настигла бы одного из нас. Но удлинять путь через пески казалось мне еще страшнее, чем трястись от ужаса в горах.
Рябая луна Укхун вовсю ухмылялась желтушным ртом, когда нам встретился первый мираж. Узкое ущелье раздалось в стороны, явив бивачную стоянку с шатрами, рогатыми слонами и балдахином, под которым пировали прекрасные дэвы. Мне показалось — почти ощутимо пахнуло корицей, сладкой амброзией и терпким потом животных. К нам с хриплым лаем кинулись гиены, привязанные цепями к погребальному шесту. Конь подо мной дернулся, едва не вышвырнув меня из седла. Едущий сзади Хор-Хор задрал к небу жало мушкета, но вовремя сообразил, что собирается воевать с миражом. Мы спешились и побродили немного вокруг поляны, наслаждаясь картинами давно растаявших эпох.
Седобородые дэвы неторопливо вкушали сладости, черные невольники с кольцами в носах золотыми опахалами отгоняли ос, у погребального столба суетились женщины, закутывая в льняной саван сморщенную старуху. Иногда мираж дергался, смещался, края его оплывали, как у громадного свечного огарка, но потом снова возвращалась резкость, и действие развивалось…
Народ, который веселился на похоронах. Это уже неплохо само по себе. Я задумалась, припоминая, кто же, кроме жителей страны Вед на моей родной тверди, мог радоваться и танцевать подле погребального костра.
Рогатые слоны не водились на Хибре уже тысячу лет или около того. Насколько известно из хроник Дивуария, латинского путешественника, объездившего горные провинции вдоль и поперек, последний раз рогатые слоны использовались при битве ассасина Сулеймана с мамлюками. Могучих яростных зверей беспощадно истребляли ради мяса, рогов и бивней, их убивали в военных кампаниях и продавали на север, для тягловых работ на реках. Я рассматривала убранство шатров, слушала беззвучные песни плакальщиц и представляла себе, как через тысячу лет Соленые горы покажут будущим путникам нас. И будущим путникам также будет непонятно, зачем привязывать умершую к столбу, зачем ее сжигать, и от кого ее охраняют на том свете неистовые гиены. Гиены… Пожалуй, это все, что осталось в наследство Горному Хибру от эпох великих завоевателей.
Никто не способен внятно объяснить, откуда берутся ночные миражи. Иногда они накатываются на горы, и можно наблюдать настоящие сражения, в которых неведомые армии ушедших эпох кромсают друг друга. Помимо мужчин в беззвучных схватках порой участвуют бешеные женщины, натасканные звери или берсерки, увешанные шипами. Иногда вместо коллективных убийств являются картины дивных увеселений, непонятных нам, а иногда впереди каравана на тропе возникает одинокий путник в странных одеждах, и догнать его невозможно.
Но встречаются такие миражи, от которых следует держаться подальше. Однажды, в самом начале моего пребывания на Хибре, мне довелось отсиживаться три заката в копях и загнать под землю сорок вьючных лам с отборной шишей и десятью девушками-рабынями, спасаясь от свирепствующих в Бухруме жандармов. Под сводами штольни мне довелось встретить подземный мираж. О таких чудесах я только слышала, но никогда не встречала. Кажется, среди богобоязненных горожан это называется «посланцем шайтана»… Вместе с четырьмя помощниками и девушками, предназначенными для продажи в тайный бордель, мне довелось пережить тогда не самые лучшие три заката в моей жизни. Мы видели прошлое, это так. Ведь копи очень старые. Но и прошлое смотрело на нас. С той поры я поняла, отчего пустынники остерегаются коротать ночи в пещерах. Я поняла, отчего странствующие дервиши далеко обходят Соленые ледники, и отчего на базарах Бухрума из-под полы продают обереги от миражей. Прошлое смотрело на нас круглыми бездонными глазами из соленых, прокопченных дымом стен. Сам мираж был очень простой, в тысячу раз проще того, который мы встретили нынче. У костра появилось нечто, похожее на старуху с двумя лицами. Одно лицо улыбалось обезумевшим от страха девушкам, другое лицо дремало, смежив морщинистые веки. Веки этого уснувшего лица складчатыми тряпочками лежали на бронзовых щеках, нижняя губа отвисла, обнажив черные резцы, но при этом чудовище ухитрялось посасывать тонкую трубку. Дым клубами вываливался из пасти дракончика, каждый клуб дыма обретал форму распахнутой пасти и уплывал в темноту.
Меня сопровождали четверо верных людей, слуги дома Ивачича, Хор-Хора и Тонг-Тонга еще тогда среди них не было. Двое охраняли выходы, двое находились рядом. Купленные девушки, макавшие лепешки в похлебку, увидев то, что возникло подле костра, завизжали и отпрянули к стене. Котелок опрокинулся в огонь. Разбежаться в стороны рабыни не могли: их связывала одна веревка. Мой слуга и охранник, приставленный мужем, был смелый человек и отлично знал свое дело. Он вскочил и встал между мной и чудовищем из миража, готовый драться за госпожу. Я не успела остановить его.
Старуха пошевелилась под лохмотьями, повернула голову, как на шарнире, и неспешно подняла себе пальцами дряблые веки. Ее глазницы походили на омуты, в которые затягивало с неудержимой силой. Девушки попадали на колени, некоторым стало дурно. Старуха вытянула руку, очень длинную, похожую на скрученное удилище, схватила моего раба за локоть и повлекла за собой, в сторону вертикального колодца.
«Посланник шайтана» забрал свою жертву. Они свалились за край шахты, но не полетели вниз и не упали на дно. Они скрылись в запредельное никуда, а на меня дохнуло так же, как дышит Родительница мертвых.