Не успела я вернуться к дороге, как над лесом сгустились тучи, и закапал дождь. Не прошло и меры песка, как полился бешеный ливень, капли отскакивали от камней, вскипали ручьи, вдоль обочины покрылись рябью настоящие озера.
— Госпожа, позвольте укрыть вас, — Тонг-Тонг стоял наготове со своим мокрым насквозь плащом.
— Ты пролила в реку кровь? — спросила Кеа. — Отсюда слишком далеко. Я не могу почуять твоих Сестер. Но раньше они тут были, даже ночевали на берегу. Мы попытаемся скрыться или будем ждать?
— Будем ждать, бежать нам некуда, — я подумала, что без нюхача рискнула бы нырнуть в реку и преодолеть пороги вплавь. Но Кеа непременно задохнется, а Тонг-Тонг тоже не доплывет. Еще я подумала, что Камень пути важнее, чем нюхач и черный раб. Но что-то помешало мне довести мысль до конца.
— Тогда смените мне листья, — деловито предложила Кеа. — Пока у нас есть время.
Времени у нас оказалось крайне немного. Очень скоро мощеная дорога начала мерно вздрагивать, в ноздри ударил терпкий запах пота, а потом все стихло. Стали слышны лишь дробный стук капель по листьям и хлопки хвостов. Трилистник сомкнулся, они давили плотным строем, но не спешили подбираться вплотную. Тонг-Тонг ворчал, как обложенный собаками, раненый волк. Он еще в силах был ворчать. Нюхача я прикрыла крышкой, а Камень пути на всякий случай закопала под корнями ближайшего широколиственного ясеня. Смешная и нелепая попытка защитить мою счастливую находку…
Они были красивы, дьявольски красивы. Их грудные доспехи и могучие бока покрывали тысячи мелких брызг. Их лоснящаяся шерсть отливала золотом. Их фиолетовые плюмажи гордо возвещали о прибытии хозяев Великой степи.
От линии полуконей, перекрывших дорогу, отделились трое. Двое были потомственными фессальскими телохранителями — гривы собраны в пучки, на лице — закрытый шлем, на груди — бронзовый до-спех почти до земли, на боку у каждого приторочена сарисса двадцати локтей в длину, в левом чудовищном кулаке зажат натянутый арбалет. Их копыта ступали с невероятной мягкостью, точно лапы леопардов, их вытянутые лоснящиеся спины покрывали жесткие попоны с карманами для оружия. Но меня занимал третий центавр — пожилой, худощавый, раза в полтора меньше в объемах, чем его охранники.
Вместо копья на боку он нес позолоченную кифару, струны тихонько пели при каждом его шаге. На правом плече позвякивали сразу три картуша с выбитыми пиктограммами. Кажется, мой новый приятель довольно высоко забрался по лестнице воинских званий. Его грудной доспех тоже был раззолочен и сверху донизу украшен гравировкой со сценами военных битв. Пока центавр разглядывал меня, я разглядывала его ходячий учебник истории. Несколько сюжетов я угадала и даже немного возгордилась.
Битва центавров с сатирами и львами. Битва с лапифами. Сцена примирения с Филиппом, отцом Искандера, и взаимное возложение венков. Исход из Фессалии, основание новых колоний на островах…
И тут я заметила людей. Разрезав строй центавров, на дорогу неторопливо выехали несколько тяжеловооруженных всадников. Отличные кони, чеканка на доспехах, плюмажи из бронзовых листьев на закрытых виотийских шлемах. Я узнала их отличительные знаки, они не менялись со времен моего детства. Это были димахосы из личной охраны диадарха Аристана. Сам начальник конницы благоразумно прятался за спинами своих солдат, не желая подставлять шею под невидимые клинки Красной волчицы. Начальник конницы заметно постарел и, судя по багровому цвету лица, не отказывал себе в ежедневной порции вина. Я вспомнила его, но он не мог меня помнить. Я помнила диадарха, гарцевавшего на белом жеребце перед рядами всадников. Для его небесного взора я была одной из чумазых девчонок, собирательниц пиявок с берегов Леопардовой реки. Позже Аристану довелось сопровождать меня в гости к сатрапу Леониду, он видел мое лицо, но вряд ли запомнил. Мало ли у властителя мира смазливых простушек в каждой провинции?..
Ситуация становилась все интереснее; жаль, что мне некогда было всесторонне ее обдумать. Итак, командующий конницей всей сатрапии не доверяет своему гиппарху, командиру центавров. Очень любопытно, и… очень тревожно. Что происходит во дворце наместника, что происходит в далеких Афинах, где я никогда не была, и что происходит в неизмеримо далеких Фивах, резиденции Леонида? Если македоняне перестанут доверять своим союзникам центаврам, что ждет Великую степь?..
— Мое имя — Поликрит, — словно боевая труба прогудела из прорези шлема. Я разглядела под наносником толстые губы и острый, косящий взгляд, чем-то похожий на взгляд лошади. Думаю, если бы я сообщила Поликриту, что он похож на лошадь, наше общение завершилось бы очень и очень быстро. — Я — первый гиппарх сатрапа Леонида, да прославит его имя трижды великий Дионис!
После этой громогласной фразы копытные подчиненные гиппарха дружно бряцнули оружием. Димахосы в тяжелых кольчугах, окружавшие диадарха, тоже позвенели мечами. У меня кружилась голова от их вонючего пота. Наверное, доблестная конница слишком долго провела в засаде, не имея возможности искупаться.
— Вот так встреча! — Я попыталась придать своей измученной физиономии самое счастливое выражение, на какое еще была способна.
Центавр поглядел на меня, склонив голову налево, его длинным ушам было тесно за раскаленными бронзовыми наушами шлема. Кажется, он решил, что повстречался с тихой помешанной. Надо признать, в тот момент он был недалек от истины. Я устала так, словно десять лет гребла на триреме. Рядом умирал мой лучший боец, мой последний мальчик, мой кольчужный плащ. А под деревом, среди червей и жуков, тихо умирал Камень.
— Салют славной коннице Искандера! — как можно серьезнее произнесла я, стараясь не напутать в афинском языке. Ближайшая шеренга полуконей отсалютовала копьями, и я окончательно уверилась, что в ближайшее время нас не убьют. Потом я увидела весталку-оракула. Она спала, привязанная к спине одного из лихих парней диадарха Аристана, изо рта ее текла слюна, глаза закатились, туника походила на истрепанное боевое знамя. Периодически кто-то из македонян поливал голову оракула водой или подносил ей амфору. Видимо, женщина перегрелась за время долгого перехода по горам. Дождь кончился, в просвете между туч заиграла Корона, и навстречу ей поплыли с земли струйки пара.
— Сатрап Леонид оказывает тебе милость, смертная. Тебе велено подарить жизнь, если ты немедленно вернешь то, что у тебя в сундуке.
Он даже знал про сундук. Почему-то меня это потрясло больше, чем сотня окруживших нас телохранителей сатрапа.
— А если я не верну?
Гиппарх задрал голову и расхохотался. Сначала я не поняла, что слышу смех, так это было похоже на жеребячье ржание. На дубленой коже его горла, между шлемом и кольчугой, червяками вздулись вены.
— Он лжет, Женщина-гроза, — Кеа шептала едва слышно, чтобы расслышала только я. — От него пахнет ложью, Женщина-гроза, но лжет он не тебе. Он в сомнениях, он колеблется…
Мне следовало прислушаться к словам нюхача, прежде чем хамить гиппарху. Кеа зря не разевала рот. Однако я не привыкла к тому, что мне дает советы обжористая ленивая груша.
— Сатрап Леонид велел привести тебя к нему живой, — прогремел полуконь. — Остальных можно умертвить. Ты будешь смотреть, как с них заживо сдирают кожу. Затем три дня будут снимать кожу с твоих черномазых сестриц, ха-ха! И напоследок ты будешь смотреть, как убивают твоего мужа.
Твердь качнулась у меня под ногами.
— Что ты сказал?! Ты врешь, полкан! У вас нет Зорана, и вам никогда не покорить Красных волчиц!
— Тссс… Женщина-гроза, не гневи это существо, — лопотала Кеа. — Я слышу его тайные мысли. Он отважен и закален, как лучшая сталь, но прямодушен, как дитя. Он таит мысли от всадников. Он ненавидит их…
Зря я обозвала центавра божком склавенов. Смех Поликрита застрял в его луженой глотке.
— Сатрап велел доставить тебя живой, смертная вошшшшь… Но он не приказывал доставить тебя целой!
18
ЕРЕТИК И ТКАЧИ