Когда меня выпустили из рук, тело одеревенело настолько, что самостоятельно я встать не могла. Я ползала в колючей траве, извивалась, точно раздавленный червяк, и хватала воздух широко раскрытым ртом. Я вывернулась наизнанку, подарив духам почвы не только остатки ужина, но и изрядные запасы желчи. Вокруг точно так же ползали, хныкали и надрывались дети, сыновья и дочери торгутов. Дети, которых высокий лама направил для учебы в волшебную страну Бамбука.
Следующие одиннадцать ночей я собирала вокруг себя тех, кто был младше, кто больше меня нуждался в ласке и опеке. Я собирала их в кружок, чтобы они тише плакали, и рассказывала им о чудесной стране Бамбука, куда мы непременно попадем, когда нас найдут и выкупят. Я говорила им о том, чего сама никогда не видела, о поющих рыбах в садах императора, о Короне, которая восходит прямо из бескрайней индиговой пустыни океана, как добрый пастух, гонящий впереди себя стада морских коров. О хмурых, но справедливых самураях, превративших всю свою земную жизнь в подготовку к достойной смерти, о хрупких бесшумных женщинах, порхающих нежными тенями, с кинжалами в высоких прическах…
А поутру нас связывали, запихивали в пыльные волосяные мешки, намертво затягивали горловины и прикручивали к спинам. Для центавров любой породы оскорбительно возить человека на спине, это вроде как опускаться до уровня лошади. А уж возить верхом на спине пленных — это совершенно недопустимо и даже строго карается своими же вождями…
Когда у меня закончилась фантазия, я рассказала сверстникам о клокочущих порогах Леопардовой реки, о вечно мокрых, гудящих хижинах на сваях, о празднике Посоха, когда мальчики народа раджпур дерутся, не прикасаясь друг к другу, а палки и камни летают у них внутри очерченного круга. Я рассказала им о празднике Гневливой луны, когда по шести женским ремеслам соревнуются девушки, и лучшей достается венок из листьев винного дерева, которые можно заваривать всю зиму, и вся семья будет пьяна темно-коричневым чаем.
Девушки соревнуются в искусстве прятаться за спиной нападающего, поют заклинания, заставляющие распускаться цветы, убивают голосом домашних коз, сквашивают молоко и укрепляют настойки, а также определяют болезни человека, не поднимая покрывала. Мне приходилось занимать сверстников, словно я была старше, но дело не в возрасте, а в опыте. Наши похитители запрещали разжигать костры, им нравилось прятаться в полной темноте, а ночами в горах можно было легко замерзнуть. Мы жались друг к дружке, обнимались, и, во многом благодаря моим байкам, многие спаслись…
То есть они спаслись от смерти в первые дни плена, не более того.
Сейчас я понимаю, отчего мы так уставали, и отчего так долго пробирались по заснеженным перевалам. Гандхарва старательно избегали поселений и дорог, и уж конечно, не желали пользоваться Янтарными каналами. Кажется, мне тогда не исполнилось и тринадцати лет, но точно неизвестно. Я не знала тогда, что полукони, как и все прочие разумные, не принадлежащие к человеческим расам, избегают каналов. И вовсе не только потому, что везут на невольничий рынок Бомбея будущих евнухов и дэвадаси…
Полукони часто гибли в Янтарных каналах. Точнее, не возвращались наружу — это еще не означает, что гибли. Тем не менее, они предпринимали все возможное, чтобы не нырять в темную воду, будь то жерло заросшего мхом колодца, в заброшенном лесном городе, или кишащая птицами мелководная пойма реки. Они проваливались сквозь янтарную ткань бытия, как проваливаются люди-перевертыши, люди-водомерки, а иногда и нюхачи. Такое ощущение, словно они в чем-то тяжелее людей, и упругая янтарная ткань не выдерживает их веса. Но вот еще одна необычная, тревожная деталь — рвутся лишь те каналы, которые ведут на другую твердь.
Словно что-то мешает гандхарва и прочим нелюдям покидать родной дом.
Минуло восемь восходов, когда нас, измученных и отощавших, привезли в тот самый заброшенный город Золотого коня. Вопящие на все лады джунгли вдруг отступили, и отряд похитителей очутился в начале широкого проспекта, взорванного камнеломкой и непослушными пестрыми цветами. Плоские отшлифованные плиты разъехались, встали на дыбы, пропустив ростки упрямого бамбука. Здешний бамбук отличался особенно буйным нравом, вероятно, потому, что почва под фундаментами была обильно удобрена плотью погибших рабов. Я впервые попала в селение, где никто не жил постоянно, но ошивалась масса народу, где круглый год шли торги, но никто не собирал подати, где соблюдали законы, которые не устанавливал ни один законный правитель.
Здесь процветал детский невольничий рынок. А с торговлей детьми ситуация всегда особенная; это я сейчас дам фору любому умнику, тогда я не разбиралась в тонкостях, поскольку сама была почти ребенком. Торговля детьми сложна тем, что малютка может случайно оказаться сыном или дочерью раджи, шейха, или, что еще хуже, находиться под покровительством какого-нибудь могущественного ордена. Например, клан гончаров из верховий Янцзы имел несносную привычку посылать подростков проповедовать и собирать милостыню среди полудикарских пастушеских племен. За последние годы таких мальчиков дважды продавали мне жулики из Бомбея, затем обман вскрывался, и я немедленно отряжала посольство, возвращавшее мальчика в руки монастыря.
Потому что, если мне недавно посчастливилось одолеть парочку гончаров и даже отбить у них нюхача, это лишь вопрос счастливого везения. Я вырвалась за пределы, едва не погубив себя, и пожертвовала жизнью Тонг-Тонга…
Лучше не трогать детей гончаров, ибо они способны мстить десятилетиями.
Всех нас, испуганных грязных детей, привели к старому седому полуконю. Несмотря на палящую Корону, он грелся у очага, закутавшись в толстую шерстяную попону. Его левый глаз заплыл бельмом, отвислую нижнюю губу когда-то криво заштопали, очевидно, после удара ножом, а дряблые руки тряслись, поднося ко рту чайник с длинным носиком. Главарь работорговцев был стар и изрядно потрепан жизнью, но не выпускал власть из слабеющих рук. Две девушки-гандхарва принесли кувшины с нагретым бальзамическим маслом, откинули попону и принялись натирать старику спину. На его задних ногах пузырились болячки, шерсть выпадала клочьями. Тот рыжий, что командовал пленившими нас разбойниками, выступил вперед, опустился на колено и поцеловал старику руку.
Вокруг вздымались колючие стены, заканчиваясь мрачным сводчатым потолком. Громадные каменные блоки повело, между ними проросли зеленые колючки, но заброшенное здание могло простоять еще сотни лет. Узкие окна почему-то располагались очень низко от пола; тогда я не соображала, что здания строились не для людей. В нишах валялись обломки статуй, видимо, разрушенные землетрясениями. Полы в здании сплошь заросли пушистой травой, среди которой на бамбуковых помостах спали женщины-полукони, в обнимку с младенцами. Очевидно, это был гарем хозяина рынка. Из близкого леса периодически доносились завывания шакалов и рык ибриса. В самом городе не раздавалось ни звука, кроме сухого шелеста бамбуковых рощ.
Я жадно осматривалась, потому что так меня учила Мать волчица. Какие бы передряги нас ни настигли, любила повторять моя наставница, никогда не упирай взгляд в землю. Лишь духам, хранящим песочные часы будущего, ведомо, что произойдет до следующего восхода. Всюду и всегда следует запоминать, следить и впитывать.
И я следила. Сквозь узкие горизонтальные окна я видела статую Золотого коня. Золото с него давно облезло, на спине свили гнезда аисты, а передняя нога обломилась много лет назад и валялась тут же, обросшая со всех сторон светло-коричневыми побегами бамбука. Золотой конь вздымался над покривившейся площадью на высоту не менее сотни локтей, от него шло суровое немилосердное обаяние бога-воителя. В левой деснице он когда-то сжимал оружие, но оно тоже выпало и превратилось в прах, вместе с пальцами. Его грандиозная физиономия представляла собой невероятную смесь между вытянутой мордой лошади и бородатым лицом степенного мудреца из страны Вед. Под его выдающимся подбородком, на шее, и в глубине остроконечных, горделиво поставленных ушей сияли остатки позолоты. Титан был высечен из камня; даже во времена Золотого коня не нашлось столько благородного металла на его создание.