Когда-то тут кипела жизнь. Узкие проходы между приземистыми зданиями разбегались спиралями, между низких оград торчали шестигранные столбы из черного мрамора, угадывались очертания бассейнов и поваленные аркады водопроводов. Низкие проходы внутрь замшелых домов походили на лисьи норы, только большего размера, как будто нарочно изогнутые самым нелепым образом. Нас связали по трое и на ночь заперли в клетках, прямо под брюхом Золотого коня. Рассмотрев запоры, я воспряла духом, но тут оказалось, что вокруг наших клеток натянули железную сеть, а внутрь запустили трех подрощенных тигрят.
Бежать нам некуда, так решили гандхарва. И они были правы, поскольку Дочь волчица еще не умела справляться сразу с тремя хищниками. Это умение приходит позже, когда женская кровь становится регулярной. Ночь мы провели, отбиваясь от москитов, и у половины детей к восходу лица превратились в лиловые подушки с щелочками глаз. А потом появились сторожа, загнали тигров в угол сети железными пиками и выволокли нас на помост. Две девочки и один мальчик подхватили лихорадку, заразились от вредного гнуса.
Их убили при нас, закололи и бросили тиграм. После этого остальные дети прекратили стенать и плакать. Мальчиков увели в одно из дряхлых каменных зданий, поверх которого давно вымахали кусты, а девочек заставили раздеться. Кто упирался, тех били, сильно, наотмашь, как бьют непослушных собак. Я не стеснялась раздеваться при шаманках, когда нас купали, но здесь, на голом месте, под равнодушными взглядами разбойников, мне стало не по себе. Их совершенно не возбуждали девушки и женщины человеческого племени, их возбуждало только золото. Хотя я так и не узнала, на что полукони бамбуковых лесов тратят свои богатства. Как и встарь, они бражничают, дерутся, роют странные кривые норы и одеваются в нелепые лохмотья…
Покупатели уже ждали. Меня и еще двоих двенадцатилетних девочек купила женщина, завернутая в балахон цвета кипящей меди. Обыкновенная женщина, без всяких копыт, только очень высокая. В ней, наверное, было не менее пяти локтей роста. Естественно, я тогда не догадывалась, что встретилась с огромной редкостью. Старшая жрица храма Сурьи происходила от потомков циклопов, весь их банджар из поколения в поколение сохранял невероятный рост. Ее лицо скрывала накидка, звенящая железными монетами. Обильно умащенные, крепкие пальцы рук, также унизанные кольцами, причинили мне немало боли.
Она ощупывала меня везде, а сзади меня держал за локти вонючий полуконь, он гнусно хихикал, когда я пыталась брыкаться. Одну из нас троих жрица забраковала, ведь ей нужны были исключительно девственницы. А меня и подругу, имени которой я так и не спросила, закинули нагишом в железную корзину, укрепленную на телеге с громадными колесами. Два жующих буйвола равнодушно смотрели на наши слезы, они готовились потащить следующую телегу.
Спустя четыре восхода нас привезли в храмовую опочивальню, расположенную за мусорными полями Бомбея. Нас жестами заставили вымыться, но женщину с железными перстнями не удовлетворило качество мытья. Пришли трое женщин помоложе и поочередно отдраили нас так, что у меня после белого песка и мочалок несколько дней саднила кожа. За годы, что я провела в храме Сурьи, мне не позволили быть грязной больше половины восхода. Они продели мои щиколотки и запястья в кожаные браслеты и растянули меня на холодном скользком столе, как на дыбе.
Я не плакала, я смотрела в потолок. Там, из-за крестовины потемневших балок, на меня поглядывали крошечные птенцы ласточки. Я не плакала, когда женщины принесли горшок с раскаленным воском и стали сдирать с меня волосы. Они выбрили мне голову, брови и все остальное, даже крошечные черные волоски на локтях. Они перевернули меня на живот и растянули ноги в кожаных кандалах, чтобы добраться туда, куда до них заглядывала только моя мать.
От воска и щипцов мне хотелось визжать, но я даже не вскрикнула. Красные волчицы никогда не показывают слабость перед лицом подлого врага. Обойтись без слез не получилось, я напрудила из глаз целое озеро. Я шмыгала носом, елозила лбом по гладкому столу и гадала, когда же все это кончится, и меня, наконец, сунут в котел.
Вероятно, Рахмани прав, когда говорит, что лишь глупец не радуется испытаниям, выпавшим на его долю. Пожалуй, именно благодаря жестоким процедурам, которым подвергали меня на этом скользком столе в течение месяцев, я привыкла ненавидеть грязь. Даже в долгих переходах с караванами вьючных лам я таскаю за собой походную ванну и запас мыла.
Великанша, укрытая тканью, заговорила с нами, но мы не понимали ни слова. Для нас не нашлось переводчика, и первые месяцы в Черной Пагоде я снова ощущала себя новорожденной. Приходилось привыкать не только к речи, но к правильным движениям, поступи, поклонам и танцу…
Танцы отбрасывали все наносное. Танцы походили на сито золотодобытчика, в них просеивались лень, глупость и бездарность. В Черной Пагоде любые телодвижения совершались в угоду святыне, то есть Короне, как привыкли ее называть родные мне Матери волчицы. Весь громадный храм, вся Черная Пагода, со ступенями, уходящими в пену океана, был посвящен ослепительному Сурье. В фундаменте здания замерли две дюжины гигантских колес, каждое в два человеческих роста. Высеченные из гранита, колеса напоминали паломникам о мощной колеснице бога, который ежеутренне воспарял над безумием джунглей. Фризы храма украшали бесконечные растительные орнаменты, а круглая калаша, венчающая крышу, похожая на перевернутую золотую чашу, на рассвете так ослепляла своим блеском, что поневоле приходилось опускать глаза, и хотелось упасть ниц.
Так и поступали сотни паломников, еженощно разжигавших костры за линией гробниц. Начиная от вросших в землю плит основания и вылизанных соленым океаном ступеней, Черная Пагода была почти целиком покрыта любовными барельефами. В самом низу, обходя бесчисленные углы главного здания, паломники, странствующие йоги, магараджи и их свиты натыкались на совокуплявшихся слонов, леопардов и винторогих. Выше располагались изображения десятков видов птиц и мелких лесных тварей, и, наконец, люди, в самых разных позах любви, какие только могло предложить воображение. Чем выше поднимался взгляд, тем крупнее становились фигуры на барельефах, тем более вольными становились сюжеты…
Мне предстояло стать рабыней-женой бога Сурьи, храмовой танцовщицей дэвадаси, в обязанности которых входят далеко не только танцы. Хотя танец венчает все прочее. Так случилось, что наваб провинции казнил сразу двадцать семь танцовщиц из Черной Пагоды за то, что они отказались развлекать свиту раджи, остановившегося проездом из Брушварнешвара в Бомбей. Обычно недостатка в девушках не наблюдалось; многие почтенные семьи завещали Черной Пагоде своих неродившихся дочерей. Те, кто с первых младенческих волос поступал в услужение богу-мужу, к семи годам осваивали катхакали, а затем — манипури, с ножными и ручными браслетами. А лучшие из девочек еще до совершеннолетия приступали к исполнению бхагаратнатьям, бесконечно сложного и бесконечно древнего, похожего на упорный росток, пробившийся из глубины веков, взлелеянный и политый слезами поколений храмовых проституток.
Впрочем, нет счастья и довольства тому нечестивцу, кто оскорбит жен бога столь низменным и подлым эпитетом!
Так считала старшая жрица, прапраправнучка одноглазого циклопа, оплодотворившего одну из рабынь из страны Вед, так повторяли за ней высокопоставленные любовники моих старших подруг, навещавшие их в промежутках между долгими кровавыми службами… Я ненавидела гандхарва, выкравших меня у славного племени кочевых торгутов, но поневоле проникалась теплыми чувствами к своим новым покровительницам. Я понятия не имела, в какой стороне течет Леопардовая река, но ночами просыпалась от рева ее порогов и обливала слезами жесткую подушку. Это происходило все реже и реже, поскольку юность легче гнется, чем ломается, особенно когда ее гнут умелые, опытные руки. Поблизости, на четыре восхода пути, не пробивался сквозь почву ни один Янтарный канал, а из ближайшего, как назло, путь вел на Зеленую улыбку. Даже если бы я добралась до садов раджи, меня зарубили бы саблями у темного пруда, откуда начинался канал.