— Я влюблюсь в тебя до изнеможения, как школьница? — Красная волчица впервые позволила себе смех. Рахмани услышал, как убийственные лезвия ее кинжалов с шуршанием возвращаются в ножны.
— Именно так, домина… — Рахмани отпустил фантомов и остался один. Он больше не прятался, он застыл на плоском валуне посреди говорливого потока.
— Теперь я верю тебе, воин… — Нежные пальцы пробрались под платок и ощупали его сухие губы. — Мы прыгнем в твой водопад вместе! И…
— Что «и»? Эй, что значит «и»? — уже в спину Марте простонал ловец.
— Это значит, что ты такой же дурак, как другие мужчины.
30
НА ПУТИ В РАЙ
Рахмани привел с собой паука.
Мой суровый любовник разыскал меня слишком быстро, гораздо быстрее, чем я рассчитывала. Кроме водомера, он зачем-то прихватил с собой это лохматое чудо… Я их видела раза три на невольничьих рынках, но никогда вблизи. Это был один из тех, кого матери Красные волчицы называют «глазами пустоты», или попросту «перевертышами». Нет такого зверя, птицы или рыбы на Великой степи, кто умел бы так прятаться, как перевертыши. Обитают они далеко на западе, у самых берегов левантийских, пресных морей, и большую часть жизни, насколько мне известно, занимаются крайне странным делом — они малюют клубки из трехцветных линий на стенах своих катакомб.
Говорят, что если клубок из линий нарисован верно, то есть над ним несколько дней или недель трудилась вся семья, то лучшего сторожа в норе не надо. Это и называется «глаз пустоты», на их потешном языке звучит красиво, но македонянам не выговорить. Любой вошедший в катакомбы, будь то злодей или честный рыбак с разбившегося корабля, упирался взглядом в «глаз пустоты» и каменел. Что при этом мерещилось случайному гостю пещер — никому точно неизвестно, поскольку нет тех, кто долго смотрел в «глаз пустоты» и остался после этого разумен. Торгуты мне рассказывали и совсем уж нелепые небылицы — о том, что в некоторых семьях перевертышей есть мастера, способные не просто повредить разум человека рисунками, но и втянуть человека внутрь плоского изображения, как втягивает нас порой в Янтарный канал. Долетали иногда рассказы и похуже, пострашнее. Якобы в некоторых семьях, занимавших главенствующее положение в лабиринтах пещер северного Арама, рождались юноши, способные не только заманить враждебных гостей в несуществующие пустоты, но и выманить оттуда такое…
Совсем не людей. Нечто такое, что потом никому не удавалось загнать обратно, и даже непонятно было, живое оно или нет, но к счастью, оно погибало само, успев покалечить массу народу, либо, напротив, пугливо забившись в угол. Мне сложно рассуждать о том, чего я не видела, это лишь слухи…
И всегда находились такие, кто готов был поклясться матерью и отцом, что видели людей, которые тоже видели людей, а те-то уж точно сами видели тех, кто наблюдал, как доверчивый путник простирает руки к голому, потрескавшемуся известняку и… проваливается в самый центр трехцветного клубка, словно зацепился носком за порог, перед натянутой пестрой циновкой. Особенно сильны в этом редком колдовстве так называемые семьи Кой-Кой, у них это нечто вроде религии, там мальчиков, отмеченных даром, с раннего детства отстраняют от общего труда, вручают мелки и позволяют месяцами искать свой собственный узор. Лама Урлук считал, что перевертыши из семей Кой-Кой в глубокой древности общались с богами, сошедшими с небес, и те научили шоколадных дикарей, как, не имея под рукой темной воды для Янтарного канала, создавать Янтарный канал из ничего. Из сухого мела, из сонного ветра, блуждающего в кавернах, из вечной мечты о довольстве и лени, ибо что есть рай, как не бескрайняя лень?
Но протекли неспешные века, ритуал застыл в памяти народа, вкупе с прочими нелепыми и жестокими правилами, вроде того, что жена убитого достается его младшему брату, а каждая девочка, достигшая четырнадцати лет, должна переспать со всеми мужчинами семьи, и иначе никак нельзя, ведь семья есть семья… Так что ритуал обучения мальчиков рисованию застыл, но никто не помнит теперь, что же делать с неведомым объемным миром, который открывается за «глазом пустоты», если это Янтарный канал, то куда же он ведет? И куда пропадают те, кто слишком настойчиво стремился прорваться в семейные гнезда, расположенные в глубинах катакомб? И что забыли перевертыши за долгие века, какое волшебное заклинание упустили, раз вместо гостеприимного рая открыли для мира лишь узкие створки совсем в другое место?
За это семьи Кой-Кой и отстреливают шейхи и халифы, при молчаливом согласии тамошнего сатрапа Александрии. Никому не по нраву иметь под боком тихонь, не только плохо платящих дань, но и способных выпустить из «глаз пустоты» демонов…
Мы держались за руки, стоя над обрывом. Внизу, в сотне локтей, вздымалась пеной река моего детства. Поликрит горячо дышал мне сзади в ухо и бормотал молитвы Дионису. Перевертыш просто икал от страха, обняв своего паукообразного дружка. Похудевшая от пережитого ужаса Кеа нервно восстанавливала запасы подкожного жира, уминая гору перезрелых манго.
— Как правильно зовут твоего коричневого слугу, воин?
— Он не слуга, он мой друг. Его зовут Кой-Кой.
— Так я и знала…
— Что ты знала?
— Неважно. Где мы будем искать канал?
— Мы уже нашли. Он здесь, в реке.
— Ты негодяй, Рахмани. Ты мог мне подарить этот канал, рядом с деревней.
— Тогда ты не увиделась бы с Зораном.
— И не встретила бы меня, — пророкотал центавр.
— Что-то мне совсем не хочется туда прыгать… — заглядывая в водопад, пискнул Кой-Кой. — Эй, насекомым, может, ты спустишься, проверишь, а?
— Каждого из нас, кто останется тут, будут пытать, а затем убьют, — с наслаждением перекатывая слова, сообщил Два Мизинца своему трусливому приятелю.
— Это означает, что мы должны прыгнуть вместе?
— Именно так.
— Отлично, — приободрился Кой-Кой. — По крайней мере, все становится гораздо проще. Раньше у нас был выбор, а теперь его нет.
— Теперь его нет, — как эхо, откликнулась Кеа. — Я чую, что не всем это нравится. Но нам суждено пройти этот канал вместе.
— А вынырнем ли мы с той стороны?
Мы снова, не сговариваясь, заглянули в пучину, и зеленая бездна рванулась навстречу, жадно ощупывая наши лица мокрыми ладонями.
— Красиво, там так красиво, — центавр ударил копытом. Мелкие камешки сорвались с кручи и беззвучно запрыгали вниз, пока не исчезли в облаках вечно поющих брызг.
Песчинкой позже мы, не сговариваясь, оглянулись назад. Гневливая луна ухмылялась над рдеющим горизонтом своим зубастым недовольным ртом. Отсюда, с утеса, казалось, что луна заглотила и пережевывает громадное алое полотнище, превращая его в серую рвань. Унылый закат терзал страну Вед, но серый цвет затмевал багрянец не по приказу ветра. Столбы пыли поднимались там, где по дорогам и без дорог мчались наши любимые, наши благородные и преданные враги. Они спешили остановить нас.
Из самых лучших побуждений. Ведь у каждого своя любовь и своя честь.
— Я полагал, что все будет несколько иначе… — Рахмани раскрыл ладонь. Синие огоньки догоняли друг друга.
— Да, у меня такое чувство, словно меня изваляли в грязи… Что это, воин?
— Это шестнадцатый огонь, редчайшее пламя, искра его жила внутри Камня пути. Дайте Камень, нам пора.
— И ты?.. — Я едва не задохнулась. Мне хотелось выдрать ему все волосы. — И ты мне не сказал, что умеешь такое?
— Прости меня, Марта. Еще вчера я не умел. И со старыми Камнями я не смог справиться… Я верил, что так будет лучше всего. Я хотел, чтобы ты вернулась в деревню к матерям…
Он принял у Поликрита Камень, несильно сжал между ладонями, и… о чудо! Мы все обрадовались и так громко хором вскрикнули, что вокруг заметались спавшие удоды и цапли.
— И ты прости меня, Рахмани. Я тоже думала не о себе…
— Я чую ящеров, они летят с юга, и они голодные, — Кеа тактично прервала слезливые излияния моих мужчин. — Кроме того, я чую запах личинок гоа-гоа-чи, которым бедуины Южного материка обожают скармливать своих пленных. Если мы не поспешим…